почти такое же, как мы… Ну, ты знаешь!
Они подошли к дверям «Сент-Китса», и Констанс неожиданно порывисто обняла брата и воскликнула:
– Я тебя люблю! Я так тебя люблю! Очень-очень люблю!
Роджер поднял ее на руки.
– Я тоже люблю тебя, сестренка! Мы будем еще очень долго любить друг друга.
Из тени тиса выступила Фелисите, подошла к ним, и, поцеловав Констанс, шепнула Роджеру:
– Джордж уехал, но обо всем подробно рассказал мисс Дубковой и написал признание.
– А как твоя мама?
– Мне почему-то кажется, что она поняла все давным-давно.
Они вошли в дом, и Роджер напомнил:
– Конни, отдай миссис Лансинг печенье.
Юстейсия с явно вымученной улыбкой, словно заставляла себя казаться счастливой, вышла навстречу гостям:
– Дорогой Роджер! Милая Констанс!
– Мама прислала вам гостинцы и пожелание доброго Рождества.
Уже вскоре Роджер сидел рядом с Юстейсией, и она объясняла, каким образом получила деньги за изобретения его отца. Кроме того, он услышал еще раз то, что уже знал: Джордж ни за что не оставил бы Джона Эшли в беде…
За горами возвышаются другие горы, лежат другие равнины, текут другие реки…
Юстейсия переехала в Лос-Анджелес и устроилась экономкой в коррекционную школу для девочек-правонарушительниц. Работа ей не понравилась, к тому же с того места не было видно океана, поэтому она перешла в частную школу для мальчиков в Сан-Педро, в то время небольшой рыбацкий порт, промышлявший ловлей тунца.
Горы, а над ними облака… А теперь выше и еще выше…
Джонни, сын Роджера и Фелисите, в третий раз сбегал из их дома в Вашингтоне. В начале 1917 года уже не оставалось сомнений, что война неизбежна, и Эшли-старший был по горло завален работой. Фелисите находилась в больнице: беременность протекала тяжело, и роды ожидались трудными. Полиция пяти штатов стояла на ушах, разыскивая ребенка. Попросили приехать самого близкого Джонни человека, его бабушку Юстейсию. Прошла неделя. В конце концов, мальчишку нашли в Балтиморе. В семье, которая его приютила, газет не читали, поэтому решили, что он бездомный сирота. В час ночи Юстейсия постучала в их дверь и попросила налить ей чашку чая. Услышав голос бабушки, Джонни бросился в ее объятия. Для нее теперь внук стал самой главной ценностью на свете, она жила для него, отдавая всю себя полностью ему.
Взрослая жизнь Джона Эшли-младшего – это долгий и прискорбный путь саморазрушения.
История похожа на огромный гобелен, который невозможно охватить даже взглядом, не говоря уже о том, чтобы объять…
После сорока лет Констанс пережила несколько инсультов, и теперь все чаще сидела на террасе своего дома с видом на порт Нагасаки, а родные по очереди читали ей вслух. Делегации из разных стран приезжали навестить ее, но время визитов вежливости ограничивалось пятью минутами: она делала вид, что очень устала. И только посетители, которые рассказывали о работе, о том, чем занимаются, могли сидеть с ней часами. На дни ее рождения император обязательно присылал цветок и поэму.
До сих пор не затихают споры о рисунке на гобелене. Кто-то уверен, что видит его; другие видят то, о чем им рассказали. Некоторые утверждают, что когда-то видели рисунок, но сейчас уже не помнят освобождения. Кто-то при взгляде на гобелен чувствует себя сильнее, потому что видит картины угнетенных и эксплуатируемых во всем мире от своих оков, а есть и такие, кто чувствует прилив сил оттого, что никакого рисунка вообще не видит…
Послесловие
«Мой брат Торнтон Уайлдер в конце мая отправился на юго-запад, чтобы провести в уединении года два, а может, и больше, поскольку переутомился из-за слишком больших нагрузок, связанных с разными видами деятельности и взятой на себя ответственностью, отчего годами страдала его работа. За исключением семьи он ни с кем не поддерживает отношений по почте, у него нет телефона. Видится только с ограниченным кругом лиц, имеющих отношение к его ежедневным потребностям, и пока не готов договариваться о встречах с друзьями – как давними, так и новоприобретенными».
Изабел Уайлдер – Целесте Холм
30 декабря 1962 г.
Как уже отмечалось в кратком биографическом очерке в данном издании, Торнтон Уайлдер мог проводить по двести дней в году вне стен своего дома в Хамдене, штат Коннектикут, в поисках подходящего места, которое могло бы «стимулировать его работу и обеспечивать необходимое одиночество». Одним из таких мест, где ему хорошо работалось в 1930-х годах и где его поразил вид горных цепей, нависающих над пустыней и подпирающих небо, был Тусон и его окрестности в Аризоне.
Здесь в 1934 году он закончил свой четвертый роман «Небо – моя обитель», а через четыре года, в 1938-м, проделал огромную работу над одной из главных своих пьес – «Купец из Йонкерса» (позже переделанную и известную как «Сваха»). Поэтому, возможно, было совсем не удивительно, что к концу 1940-х годов, когда он вновь стал мечтать о каком-нибудь дальнем уголке в Соединенных Штатах, чтобы укрыться на более длительное время, чем привычные для него несколько недель (несколько месяцев), Уайлдер все чаще стал мысленно обращаться к Аризоне. К началу 1960-х эта идея становится почти навязчивой, хотя в апреле он пишет о ней своему другу Ричарду Голдстоуну, который поздравил его с шестидесятитрехлетием, с изрядной долей веселости: «Я все больше и больше склоняюсь к тому, что должен поселиться в маленьком домике в пустыне возле Тусона вместе с «Поминками по Финнегану» и с Шекспиром. Ну, может, еще прихвачу с собой кошку или собаку. Может, время от времени буду встречаться с людьми, но только не за столом. Поскольку я никогда не пью в одиночестве, наверное, придется иногда ездить в город и наведываться в бар (конечно, если там никого, кроме меня, кто мог бы поговорить о литературе и «искююстве», не будет). Полагаю, что придется по разным поводам посещать библиотеку Аризонского университета, но оттуда надо будет быстро рвать когти, прежде чем какая-нибудь любезная библиотекарша пожелает узнать мое мнение насчет позднего Элиота[77] или Ионеско[78].
О, скоро, очень скоро я залягу на дно. И не по причине общей мизантропии. И совсем не потому, что я пилигрим-отшельник. Я всего лишь довольный собой Немой: люблю слушать и ненавижу говорить».
Через год Торнтон Уайлдер, заслуженный и почтенный американский драматург и романист, во всеуслышание объявляет о важных переменах в своей жизни. В корреспонденции Ассошиэйтед Пресс из Франкфурта (Германия) от 2 марта, озаглавленной «Торнтон Уайлдер собирается бездельничать в пустыне», цитируют его слова: «Я
