Книга Безутешные - Кадзуо Исигуро

Изменившийся вид зала поразил меня. Освещение было включено, и остающейся публики явно не хватало для продолжения концерта. Две трети слушателей ушли, прочие разговаривали в проходах. На сцене я, однако, не задержался, потому что заметил мисс Коллинз, которая шла по центральному проходу к дверям. Спустившись со сцены, я поспешно пробрался через толпу и когда приблизился к мисс Коллинз на расстояние оклика, она уже была у выхода.

– Мисс Коллинз! Одну секунду, пожалуйста!

Мисс Коллинз обернулась и, обнаружив меня, ответила суровым взглядом. Растерявшись, я споткнулся на полпути посреди прохода. Внезапно я ощутил, что решимость меня покидает, и в замешательстве почему-то устремил взгляд себе на ноги, а когда наконец поднял голову, то увидел, что мисс Коллинз исчезла.

Я постоял еще немного, раздумывая, не глупо ли было дать ей так просто уйти. Но постепенно мое внимание привлекли разговоры, которые велись вокруг. В особенности меня заинтересовала группа, стоявшая справа: шесть или семь довольно пожилых людей. Я слышал, как один из них сказал:

– Если верить миссис Шустер, все это время он ни дня не был трезвым. И от нас хотят, чтобы мы уважали такого человека, при всем его таланте? Какой пример он подает нашим детям? Нет-нет, вся эта история зашла чересчур далеко.

– Я почти уверена, – произнесла женщина, – что на обеде у герцогини он был пьян. Им пришлось очень постараться, чтобы его прикрыть.

– Простите, – вмешался я, – но вы же ничего толком не знаете. Поверьте, вас плохо информировали.

Я ни минуты не сомневался, что одно мое присутствие заставит их замолкнуть. Но они только вежливо смерили меня взглядами, словно бы я попросил разрешения присоединиться к их компании, и возобновили беседу.

– Никто не собирается снова расточать хвалы Кристоффу, – продолжал первый. – Но нынешнее исполнение… Как вы сказали, это на грани безвкусия.

– С безнравственностью, вот с чем оно граничит. С безнравственностью.

– Простите, – снова вмешался я, на сей раз с большей настойчивостью. – Мне довелось весьма внимательно прослушать все, что мистеру Бродскому удалось исполнить до падения, и я сужу об этом совершенно иначе, чем вы. На мой взгляд, в его интерпретации есть задор и свежесть – и она, ей-богу, весьма близка к глубинной сути пьесы.

Я подкрепил свои слова ледяным взглядом. Компания вежливо повернула головы в мою сторону; некоторые учтиво усмехнулись, словно я произнес остроту. Тот же мужчина заговорил опять:

– Никто не защищает Кристоффа. Мы все его уже раскусили. Но после такого исполнения, как сегодняшнее, поневоле начинаешь кое-что заново переоценивать.

– Вероятно, – вмешался еще один мужчина, – Бродский считает, что Макс Заттлер прав. Да. Собственно, он весь день это твердил. Конечно, говорил он в пьяном угаре, но в ином состоянии он и не бывает, так что, можно сказать, это его истинное убеждение. Макс Заттлер. Этим объясняется многое из того, что мы только что слышали.

– У Кристоффа, по крайней мере, присутствовала какая-то упорядоченность. Система, которую можно себе уяснить.

– Господа, – взревел я, – вы внушаете мне отвращение!

Они не удостоили меня даже взгляда, и я, возмущенный, двинулся дальше.

Пробираясь по проходу обратно, я слышал со всех сторон разговоры о происходившем. Многие просто не могли не поделиться впечатлениями, как это бывает после несчастного случая или пожара. В передней части зала мне попались две плакавшие женщины, третья утешала их, говоря: «Все в порядке, все уже кончилось. Все уже позади». Воздух здесь был насыщен ароматом кофе; многие держали чашки с блюдцами и прихлебывали, словно стараясь успокоиться.

Тут мне пришло в голову, что пора вернуться в верхний этаж и взглянуть, как там Густав. Растолкав толпу, я покинул зал через запасной выход.

Я очутился в тихом и опустевшем коридоре. Этот коридор, как и верхний, изгибался по дуге, однако он явно был предназначен для публики. Повсюду были постелены ковры, лампы источали приглушенный теплый свет. По стенам были развешаны картины в позолоченных рамах. Я не ожидал, что в коридоре будет так пусто, и мгновение помедлил, не зная, куда направиться. Едва я тронулся с места, сзади меня окликнули: – Мистер Райдер!

Обернувшись, я увидел Хоффмана, который махал мне из дальнего конца коридора. Он еще раз выкрикнул мое имя, но, по непонятной причине, не сошел с места, так что в конце концов я вынужден был вернуться.

– Мистер Хоффман, – произнес я, приблизившись, – Какая незадача – то, что случилось.

– Беда. Просто катастрофа.

– Незадача, это верно. Но, мистер Хоффман, не стоит так уж расстраиваться. Вы сделали все от вас зависящее, чтобы вечер прошел удачно. И, если мне позволено заметить, впереди еще мое выступление. Уверяю вас, что приложу все силы, дабы вернуть события в нужное русло. Собственно, сэр, я хотел выяснить, не стоит ли нам отказаться от вопросов и ответов в той форме, в какой они были задуманы. Я бы предложил просто произнести речь на злобу дня, с учетом происшедшего. Я мог бы, например, сказать о том, что нам следует сохранить в памяти то выдающееся выступление мистера Бродского, прерванное, к несчастью, его нездоровьем, и что впредь мы должны быть верны духу этого выступления – несколько слов в этом роде. Конечно, я буду краток. Я мог бы также посвятить свое собственное выступление мистеру Бродскому или его памяти – смотря в каком состоянии он будет находиться…