Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
Разница между советскими сословиями видна не только по их политическому весу, но и по материальным доходам и уровню потребления. «В 1933 г. председатели и секретари ЦИК СССР и союзных республик; СНК СССР и союзных республик, их замы; председатели краевых, областных исполкомов и горсоветов Москвы, Ленинграда, Харькова; наркомы СССР и РСФСР и их замы; председатели Верховного суда СССР, РСФСР, краевых и областных судов; прокуроры СССР, союзных республик, краев, областей; ректора Института Красной профессуры и ряда других университетов получали оклад 500 рублей в месяц. Персональные зарплаты доходили до 800 рублей в месяц. Средняя зарплата рабочих в это время составляла 125 рублей. Лишь небольшой слой высокооплачиваемых рабочих имел заработок 300–400 рублей в месяц. Зарплата учителей начальной и средней школы составляла 100–130, врачей – 150–275 рублей в месяц. Существовали в стране и оклады 40–50 рублей в месяц, которые получал, например, средний и младший медперсонал» (Е. А. Осокина).
Во время войны промышленным рабочим обычно полагалось в месяц 1,8–2 кг мяса или рыбы, 400–600 г жиров, 600–800 г сахара, 1,2–1,5 кг крупы и макарон. При этом «20 ноября 1941 г. исполком Московского горсовета принял секретное решение, в соответствии с которым следовало организовать в городе „по одной столовой на район для питания руководящих партийных, советских и хозяйственных работников“ с контингентом питающихся без карточек не более 100 человек. Фонды продовольствия и обслуживающий персонал для этих столовых обеспечивал Мосглавресторан. В месяц на каждого питающегося выделялось 3 кг мяса, 2 кг колбасы, 1 кг ветчины, 1,5 кг свежей осетрины или севрюги, 500 г кетовой икры, 1 кг сыра, 1 кг сливочного масла, 1,5 кг сахара, необходимое количество хлеба, овощей, сухих фруктов и т. д.» (А. С. Якушевский).
В. Ф. Михеев, сын управляющего делами Ленинградского обкома ВКП(б) в первые послевоенные годы Ф. Е. Михеева, вспоминал, что любому партийному работнику, «в зависимости от занимаемой должности, ежемесячно полагался конверт с денежной суммой, в два-три раза превышающей его зарплату. Такое практиковалось во всех партийных организациях страны, а не только в Ленинграде… Отец, как и все партийные руководители, получал достаточно высокую зарплату (1200 рублей) и еще дополнительно конверт с денежной суммой, в три раза превышавшей зарплату. Ему была предоставлена бесплатно госдача… Дом был обставлен удобной, хорошей мебелью, на стенах картины, на окнах – шелковые гардины… За отцом были закреплены четыре легковые машины с прикрепленным постоянным шофером… Продовольственная проблема для семей начальства тоже была решена. Были открыты так называемые продовольственные спецмагазины, к которым персонально прикреплялись семьи руководителей. Наш шофер ездил в такой магазин и по списку получал сравнительно недорогие необходимые продукты, деньги затем высчитывались из зарплаты отца. Таким же образом решался вопрос с пошивом одежды – существовали спецателье. Была при Смольном собственная больница с поликлиникой („Свердловка“)».
В 1980 г. разница в доходах сословий продолжала быть огромной: свыше 250 руб. на члена семьи получали 1,3 % населения, 150–250 руб. – 17,1 %, 75—150 руб. – 55,9 %, менее 75 руб. – 25,8 %. Особую заботу компартия проявляла по отношению к своей политической полиции. В конце 1930-х средняя зарплата сотрудника НКВД была 2 тыс. руб. в месяц. С 1981 г. «выпускник учебного заведения КГБ, зачисляемый на должность оперуполномоченного в чине лейтенанта, получал 130 руб. плюс 120 руб. за звание, а всего в месяц – 250 руб. При этом от уплаты любых налогов чекисты, как и все остальные военнослужащие в СССР, были освобождены. О таких зарплатах выпускники гражданских вузов – рядовые инженеры не могли даже и мечтать. Им в лучшем случае начисляли 130–150 руб. в месяц, причем из них еще и налоги вычитали (12 % подоходного и 6 % за бездетность)» (Н. В. Петров).
Особо вопиющий факт сословного неравенства в стране Советов – положение крестьянства. Деревня, в которой проживало в начале 1930-х гг. 80 % населения страны, воспринималась правящим режимом просто как ресурсная база, откуда можно черпать дешевое продовольствие и дешевую рабочую силу. Все это было и в имперский период, но по своим масштабам «социалистическая» эксплуатация в разы превзошла старорежимную. Уровень жизни и потребления крестьянства «после коллективизации резко снизился и за весь предвоенный период так и не достиг снова уровня, существовавшего до 1929 г.» (Ш. Фицпатрик), военный и послевоенный период (до 1953 г.) оказались еще более тяжелыми: с 1946 по 1948 г. налоги на сельских жителей увеличились на 30 %, а к 1950 г. – на 150 %. Послесталинские послабления сменились борьбой с приусадебными участками и неперспективными селами. В итоге последний правитель СССР в 1988 г. был вынужден признать: «Мы вконец раздавили деревню…»
Колхозная система стала, по сути, вторым, сильно ухудшенным изданием достолыпинской общины. «Сделавшись еще меньше, чем когда бы то ни было, хозяином своей земли и своей продукции, крестьянин лишился даже той малой возможности проявлять собственную хозяйственную инициативу, влиять на организацию производства, которая у него была в общине и которая постепенно расширялась по мере развития капитализма» (А. Г. Вишневский). Правовые нормы, по которым реально жило колхозное крестьянство, носили откровенно дискриминационный характер. Так называемая система трудодней в колхозах предполагала оплату труда продуктами, но лишь после сбора урожая и расчета по госпоставкам, так что в случае неурожая выплата на трудодень могла составлять менее трети килограмма зерна на крестьянский двор, денежные же выплаты были крайне малы. Писатель Ф. А. Абрамов записал в дневнике в январе 1954 г.: «Как-то на днях мне пришли в голову две цифры: 160 тысяч и 250 рублей. Это заработок двух людей за год, родившихся в одном и том же 1905 году. 160 тысяч – это заработок Л. Плоткина [профессора кафедры советской литературы ЛГУ], 250 руб. – заработок моего брата Михаила (он заработал в прошлом году 300 трудодней, на трудодень получил 1 кг хлеба, что в переводе на деньги и будет 250 рублей)».
До середины 1960-х колхозники не были включены в систему государственного пенсионного обеспечения, за счет колхозных средств пенсии получали 2,6 млн человек при среднем размере пенсии 6,4 руб. в месяц. После принятия специального закона «О пенсиях и пособиях членам колхозов» (1964) средний размер колхозной пенсии стал равняться 12,75 руб., притом что для рабочих и служащих средняя пенсия составляла почти 100 руб., а минимальная – 35 руб. Большую часть колхозников пенсионного возраста пенсионное обеспечение охватило только в начале 1970-х. Даже в 1985 г. средняя пенсия колхозника была меньше средней пенсии по стране приблизительно в полтора раза.
Вплоть до 1974 г. на колхозников не распространялась паспортная система СССР. Сословная принадлежность детей колхозников фактически закреплялась по достижении ими шестнадцатилетнего возраста: «Правление механически заносило в списки членов артели без их заявления о приеме. Получалось, что сельская молодежь не могла распоряжаться своей судьбой: не могла по собственному желанию после шестнадцати лет получить в райотделе милиции паспорт и свободно уехать в город на работу или учебу. Совершеннолетние молодые люди автоматически становились колхозниками и, следовательно, только в качестве таковых могли добиваться получения паспортов» (В. П. Попов). А получить паспорт можно было только с разрешения колхозного правления, которое конечно же не было заинтересовано в уходе работников. Писатель В. И. Белов с горечью вспоминал: «Дважды, в сорок шестом и сорок седьмом годах, я пытался поступить учиться. В Риге, в Вологде, в Устюге. Каждый раз меня заворачивали. Я получил паспорт лишь в сорок девятом, когда сбежал из колхоза в ФЗО».
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
