Фитильная лампа светила ярко. Капала вода, звук отдавался эхом, пока стал почти неопределяем — словно некий шепот и голоса, доносящиеся прямо из стен.
Дохлая крыса оказалась большим куском хлеба, черствым, но еще без налета.
Харви поднял его и повертел в руке, рассматривая следы зубов, больших, чем у самого крупного грызуна.
— Вы здесь никого не найдете!
С сердцем, выпрыгивающим из груди, Харви развернулся и оказался лицом к лицу — но не с отцом Алкмундом, как он предполагал, а с невысоким монахом с опрятной серебряной лысиной и острыми, аккуратными чертами. На веровочном поясе у него висела связка больших железных ключей.
— Кто вы? — Вопрос Харви был резок от напряжения, пронизавшего все его тело.
— Я брат Виллельм, наставник. — Он немного наклонил голову, как птица. — Вы заблудились?
Было бы честным и дипломатичным сказать, что так оно и есть, но Харви уже слышал о брате Виллельме.
— Вы — тот, кто позволил новичку, Александру де Монруа, убежать, не так ли? — спросил он.
Монах нахмурился и немного попятился. Он бросил взгляд на неплотно притворенную дверь.
— Что вы знаете об этом?
— Все! — Харви повертел в руке кусок хлеба. — Вы говорите, что здесь я никого не найду, но я, кажется, нашел его завтрак.
Он подбросил ломоть хлеба, и брат Виллельм инстинктивно протянул руку, чтобы его схватить.
— Вы здесь, чтобы провести расследование в отношении нас? — спросил он.
— Нет, лишь для того, чтоб сделать предварительный отчет своему епископу о том, как обстоят дела в Кранвелле. — Харви тронул носком мягкую солому. — Что вы думаете о здешнем управлении?
— Не мне об этом судить! — Монах снова оглянулся.
— Тогда у кого мне спрашивать? У новичков? — Он увидел, что щека брата Виллельма слегка подергивается и понял, что попал в самую точку. — Где тот, кто жил в этой келье последним?
— Приор Алкмунд очень строг насчет дисциплины, — неохотно сказал Виллельм. — Он не потерпит даже малейшего нарушения правил и быстро наказывает тех, кто смеет ослушаться.
— Я слышал, что он — святой, который подвергает себя опасностям ради того, чтобы приносить утешение бедным и больным, — сказал Харви.
Брат Виллельм снова вздрогнул.
— Это правда? — вновь спросил Харви.
— Действительно, как вы и говорите, он выезжает за пределы монастыря. — Монах посмотрел на хлеб в своих руках и потом снова на Харви. — Откуда вы знаете об Александре де Монруа?
Харви пожал плечами.
— Я не всегда вел жизнь монаха, — сказал он, аккуратно подбирая слова, зная, что о них могут донести приору. — Александр некоторое время жил со мной и рассказал, что случилось в Кранвелле.
— Он причинял массу неприятностей, — сказал Виллельм.
— Да, я видел полоски на его спине, и даже почти десять лет спустя на ней видны шрамы. — Развернувшись, Харви прошелся по темной и отвратительной клетке. — Из ночи в ночь он просыпался с криком о скелетах, появляющихся из стен. А если он видел священника, то содрогался от страха.
Сделав полный круг, он остановился против взволнованного наставника.
— Вы спасли ему жизнь, когда «забыли» замкнуть эту дверь, даже если вы делали это по корыстным причинам.
Наставник поднялся в глазах Харви уже тем, что не пытался отрицать истинность этого утверждения; и, доказывая, что его мучают угрызения совести, брат Виллельм спросил:
— Что… что с ним случилось?
— Он теперь приближенный рыцарь Уильяма Маршалла, графа Пемброукского, и женат на леди, связанной с самим королем. У них маленький сын и большие надежды на будущее.
В голосе Харви звучало глубокое удовлетворение, которое зажгло в брате Виллельме искру облегчения.
— Я беспокоился о нем не меньше, чем о его душе, — признался он. — И я молил Господа, чтобы Он привел его в тихую гавань.
Харви криво улыбнулся. Вряд ли ристалище можно было назвать тихой гаванью.
— Тут был новичок, — добровольно признался брат Виллельм голосом, полным не только стыда, но и отвращения. — Два часа назад его перенесли в лазарет. Приор Алкмунд решил, что тот уже получил урок.
— В чем он провинился?
— Бегал по ступеням дортуара и опоздал на службу.
— И за это его здесь держали взаперти?
— Я говорил, что отец Алкмунд очень строг. — Брат Виллельм избегал взгляда Харви.
— В лазарет, говорите? — Харви обернулся к двери.
— Да, но я не думаю, что вам стоит… — начал было Виллельм, но прервался, беспомощно разведя руками.
— Тогда даже больше причин сделать это, — сказал Харви, и поднялся наверх по лестнице.
В лазарете было четверо монахов; трое из них — престарелые. Четвертый же лежал на животе в углу, четырнадцати- или пятнадцатилетний юноша со светлыми, без тонзуры, волосами и приятными, обычными чертами лица. Он не был связан, на запястьях его не было следов, но, глядя на то, как он лежал, становилось ясно, что его били. Лицо его было бледным, словно выбеленным.
Сердце Харви наполнилось нежностью при воспоминании об Александре.
— Покажи-ка мне свои ушибы, — сказал Харви, стягивая простыни, и нежно спустил льняную сорочку с плеч новичка.
Глубокие розовые полосы пробороздили белую кожу. Его били умело, так чтобы не пошла кровь.
Губы Харви напряженно сжались. Он грязно выругался про себя.
Юноша повернул голову и взглянул на Харви болезненными темно-синими глазами.
— Я бежал, когда должен был идти, — сказал он, и голос его задрожал. — Я опоздал к вечерне.
— Это не причина для такого наказания, — сказал Харви. — Это случалось уже раньше?
— Лишь однажды, осенью, когда я во время сбора урожая уронил корзинку яблок, и они все побились.
— Сынок, клянусь, этого больше не случится ни по какой причине, — мрачно сказал Харви и осторожно укрыл юношу. — Здесь произойдут большие перемены, и очень-очень скоро.
Харви был на вечерне вместе с другими монахами, твердо отклонил предложение Алкмунда поужинать с ним в отдельной спальне и решил поужинать в трапезной со всеми остальными, а потом спал на свободном тюфяке.
Харви по природе своей не был мнительным, но чувство агрессии все росло и росло в нем. Скелеты, пугающие Александра, были слишком близко, чтобы спать спокойно. Он дремал, но тело его было таким же бдительным, как и тогда, когда он был солдатом, готовым отразить малейшее движение. Но ничего не произошло.
Монахи пошли молиться. Можно было видеть рутинную работу, а злодеев в тени не было, и никто не пытался лишить Харви жизни.
