Эрлинг открыл бутылку, которую дал ему Ян, и устроился поудобней. Последний раз он пил двенадцать дней назад, и теперь ему требовался алкоголь. Яд быстро затуманил ему голову. Он вспомнил что-то черное, что видел сегодня ночью, какую-то бесформенную тень, шевелившуюся на снегу, и понял, что это проклятый Хаукос, почему-то считавший, что фамилия Андерссен звучит более благородно. Садовник только что вернулся домой. Когда он уезжал, луна стояла высоко, теперь она — низко. Тень этого длинноногого, длиннорукого и длинноспинного существа, всегда упакованного в невообразимую куртку и по непонятной причине ходившего на двух конечностях, металась по грязному снегу, залитому зеленоватым лунным светом. Таким людям, как Тур Андерссен, следует запретить отбрасывать тень. Эрлинг откинулся в кресле и продекламировал с пафосом:
Я здесь сижу совсем один,
Как Бог в своем небесном царстве.
Будильник тихо тикает:
Один, один, один.
Пуста бутылка, и я пьян,
И кто-то у меня забрал
Ту женщину, что Ты мне дал.
Один, один, один.
На другой день в сумерках Ян и Эрлинг стояли на террасе и ждали такси. Юлия расплакалась и ушла в дом.
— Я вижу, ты взял все свои вещи? — сказал Ян.
— Да, на всякий случай.
— Ты взял все свои вещи, — повторил Ян. — Все, даже те, без которых мог бы обойтись… в этом случае.
Эрлинг не ответил. Его рука что-то нащупала в кармане.
— Похоже, ты решил не возвращаться в любом случае, Эрлинг?
У Эрлинга перехватило дыхание, он не мог говорить.
Ян не отрывал глаз от каменных плит.
— Я заварил эту кашу, — невнятно проговорил он. — И я прошу тебя вернуться в Венхауг. Юлия…
У Эрлинга было тяжело на душе. Сейчас он не собирался принимать никаких решений и не хотел, чтобы Ян взывал к его совести. Лучше не извлекать ее на дневной свет. Он уклонился от прямого ответа и сказал, растягивая слова:
— Я еще сам не знаю, какое приму решение.
— Потом решишь. Я знаю, что напрасно мучаю тебя, тебе и так нелегко. Поэтому скажу только одно: я молю тебя, как нищий. Я твой зять, Эрлинг. Во всем виноват этот непереносимый страх темноты… Я не мог… Это должно было случиться, но Фелисия — она бы все поняла.
Эрлинг взял его за плечо:
— Молчи, Ян, Фелисия понимает.
— Юлия спасла меня, Эрлинг, мою голову…
Вдали на дороге показалось такси, свет фар скользнул по сеновалу.
Эрлинг почувствовал себя лучше, конечно, он знал, что никогда не оборвет эту связь, да и не хотел этого, — но какая-то дверь должна была остаться для него открытой. Удивительный человек Ян. Все было как во времена оккупации. Ян был тогда очень молод, но как-то само собой получилось, что с самого начала он стал лидером. Не таким, который отдал приказ и больше знать ничего не знает, нет, Ян всегда все доводил до конца, и все от этого только выигрывали. Эрлинг не был во время войны в группе Яна и вообще не знал о его существовании, поэтому и не встретился тогда с Фелисией. Он услыхал о ней от Стейнгрима, который был связным между некоторыми группами, но тогда Эрлинг как-то не обратил внимания на его слова.
Они спускались по ступеням террасы, и Ян держал его за рукав. Нет, он не был человеком из группы Яна, и вместе с тем как будто всегда был им и понимал, почему Ян Венхауг посылает своего человека в ночь. Прежде чем захлопнуть дверцу машины, Эрлинг крикнул неестественно громко:
— До свидания, Ян!
Собиратель
Похудевшая и побледневшая Юлия месила тесто на кухонном столе. Тетя Густава размышляла, сидя в поставленном для нее в уголке удобном кресле. Иногда она высказывала кое-какие соображения о своем чудаковатом сыне и о муже, у которого не хватило ума даже на то, чтобы по-человечески умереть. Иногда говорила о хозяине, который не разрешил ей больше жить в ее доме и отправил в богадельню. Теперь-то она благоденствовала в Венхауге в доме для старых работников, где, по ее словам, от веку жили только хорошие люди. А хорошие люди идут по пути, указанному Господом Богом.
Так в нескольких словах тетя Густава объединяла Бога, Бьёрнсона и Венхауг, но Юлия как будто не слыхала ее.
— Подумай только, он сделал из моего дома курятник! Осквернил мою кухню ящиками для несушек. В этой стране нет ни закона, ни справедливости. Один куриный помет. Хлев ккой-то. Таковы мужчины.
Она украдкой взглянула на Юлию, но та не слышала ее.
— Вот и полагайся на этих мужчин, — вздохнула тетя Густава.
Юлия опять никак не реагировала на ее слова, и тетя Густава продолжала:
— Полагаться на них никак нельзя. Чего только они не придумают! Их нельзя понять. Возьми хоть своего отца. Вечно с ним что-то случается, однако он всегда находит минутку зайти и поболтать со старухой. Другие не находят. И пьет мой яблочный сидр. А этот садовник Тур…
Никакого ответа.
Тетя Густава вздохнула, как могут вздыхать только люди ее объема.
— Чудные эти мужчины, — продолжала она. — Мой муж, к примеру. Он долго кружил возле меня. Я не хотела выходить за него. Он был придурок. Ну и повис в результате на макушке дерева, пока его жена дома мыла окна.
Тетя Густава умолкла и внимательно поглядела на Юлию, месившую тесто. Потом отвела взгляд и протянула:
— Не столько у меня было белья, чтобы я могла спокойно мириться с его пропажей…
Юлия устало подняла глаза на тетю Густаву. Уж не помутилось ли у нее в голове?
Тетя Густава продолжала, уловив в Юлии признаки жизни:
— Ты не поверишь, но он стащил мои штаны! Вот мерзавец!
Юлия уперлась руками в край миски:
— О ком это ты говоришь?
— О моем муже, конечно. Сперва он украл мои штаны. А потом умер позорной смертью. Пойми, иначе и быть не могло. Вот я и говорю…
Тетя Густава описала, как она взяла своего возлюбленного за горло и заставила признаться в несчастном пороке.
Юлия перестала месить тесто и внимательно смотрела на тетю Густаву, пока та не замолчала.
— Я читала о таком, — неохотно сказала она.
Но тетя Густава что-то уловила в ее голосе. Она выглянула в окно.
— Тур Андерссен ладит куда-то ехать, — заметила она.
Юлия тоже бросила взгляд в окно.
— По-моему, только что ты имела в виду Тура Андерссена. Я правильно тебя поняла?
— Я говорила о глупых мужчинах. Куда это он собрался?
— В Конгсберг.
— Ага… Значит, мы не увидим его часа два или три. Он там еще и пивка попьет…
