Он почувствовал, что нога его непроизвольно дергается.
«Все будет раскрыто, — подумал он, — мы все окажемся за решеткой».
За исключением Эшли. Скотт призвал на помощь ее образ как икону, которая может спасти его от овладевавшего им отчаяния.
Он вдруг почувствовал, что пицца по вкусу ничем не отличается от мела. В горле у него пересохло. Ему страстно захотелось оказаться где-нибудь в одиночестве, и одновременно он боялся этого. Он оттолкнул бумажную тарелку.
Впервые Скотт осознал, что все предпринятое ими с целью восстановить покой и стабильность в жизни Эшли погрузило их в темную пучину отчаяния и сомнений.
Он медленно вышел из пиццерии, думая о том, сможет ли он после всего когда-нибудь спать спокойно. Он сомневался в этом.
Хоуп сидела в машине, выключив двигатель и свет, и отдыхала, уронив голову на руль. Она заехала в самый укромный угол небольшой автостоянки в начале парка, как можно дальше от дороги.
Дышала она с трудом, чувствовала себя совершенно обессилевшей, в голове звенело. Она сомневалась, сможет ли совершить то, что ей оставалось сделать. На сиденье рядом с ней лежал нож, погубивший ее, а также листок бумаги и шариковая ручка. Она стала думать, не забыла ли она уничтожить еще какие-нибудь следы, которые могли бы выдать ее. Мобильный телефон — от него надо было избавиться. Она протянула к телефону руку, и в этот момент он зазвонил.
Хоуп знала, что это Салли.
Она взяла телефон, поднесла его к уху и закрыла глаза.
— Хоуп? — Голос Салли был неровным, полным тревоги. — Хоуп?
Хоуп ничего не ответила.
— Хоуп, ты меня слышишь?
Она молчала.
— Где ты? Как ты себя чувствуешь?
Она могла бы сказать очень многое, но знала, что не скажет ничего, и лишь тяжело дышала.
— Хоуп, прошу тебя, скажи мне, где ты находишься?
Хоуп только помотала головой.
— Ты ранена? Рана серьезная?
«Да».
— Хоуп, ну пожалуйста, ответь мне, — умоляла ее Салли. — Мне необходимо знать, что с тобой все в порядке. Ты едешь домой? Или в больницу? Где ты? Скажи мне. Я приеду и помогу тебе.
«Ты ничем не можешь мне помочь, — подумала Хоуп. — Но продолжай говорить. Так чудесно слышать твой голос! Помнишь, как мы познакомились? Кончики наших пальцев соприкоснулись, когда мы пожимали друг другу руки, и по ним пробежал такой сильный огонь, что казалось, это заметно всем в галерее».
— Ты не можешь говорить? Рядом с тобой кто-то есть?
«Нет, я одна. И не одна. Со мной ты, и Эшли, и отец с матерью. И Потеряшка, который лает и просится на футбол. Со мной мои воспоминания».
Салли чувствовала, что ею овладевает паника, уносившая ее куда-то с ураганной силой, но она находила в себе силы, позволявшие ей удержаться.
— Хоуп, я знаю, ты слушаешь меня. Я чувствую это. Поэтому я буду говорить, а ты, если сможешь, пожалуйста, ответь мне. Просто скажи мне, куда приехать. Пожалуйста.
«Я в том месте, которое ты узнала бы и улыбнулась. А потом заплакала бы, поняв, почему я здесь».
— Хоуп, все сделано. Мы справились. Все позади. Эшли теперь в безопасности, я уверена. Все будет так же, как прежде. У Эшли вся жизнь впереди, и у нас с тобой все впереди, Скотт будет по-прежнему заниматься своим любимым делом, и мы все снова будем счастливы. Я знаю, что вела себя неправильно, я понимаю, как это тебя мучило. Но теперь у нас с тобой все будет хорошо. Пожалуйста, не бросай меня! Только не сейчас, когда есть шанс все исправить!
«У меня есть только один шанс».
— Хоуп, пожалуйста, ответь мне.
«Если я отвечу тебе, я не смогу сделать то, что должна. Ты уговоришь меня не делать этого. Я знаю тебя, Салли. Ты будешь, как прежде, убедительна, и обольстительна, и остроумна — все сразу. Именно этим ты меня покорила. И если я заговорю с тобой, я не сумею опровергнуть твои доводы».
Салли вслушивалась в тишину, лихорадочно соображая, что еще она может сказать. То страшное, что, она чувствовала, надвигалось на них, невозможно было облечь в слова. Но она все еще верила, что должен быть какой-то речевой оборот, какая-то фраза, которая может все изменить.
— Хоуп, любовь моя, позволь мне помочь тебе!
«Ты и так помогаешь. Говори, говори. Это придает мне сил».
— Не имеет значения, что произошло. Я вытащу нас из любого затруднения. Доверься мне. Это моя специальность. Это то, в чем у меня есть опыт. Нет такой трудности, с которой мы не могли бы справиться, действуя сообща. Разве то, что мы сделали сегодня, не подтверждает это?
Хоуп взяла лист бумаги и ручку, а телефон прижала к уху плечом, чтобы слышать Салли.
— Хоуп, мы справимся, мы победим. Это просто достоверный факт. Ты только скажи, что веришь в это тоже.
«Нет, в это я не верю. Слишком много следов. Это большой риск. Я должна это сделать. Иначе я не могу быть уверена, что все будет хорошо».
Хоуп написала первую фразу:
«Жизнь стала для меня невыносима».
Она недовольно покачала головой. Первая ложь из множества других. Но она продолжала писать:
«Меня оклеветали в школе, которую я люблю и которой отдаю все силы».
— Хоуп, пожалуйста, скажи мне, что не так, что я должна сделать. Умоляю тебя! — прошептала Салли.
«Женщина, которую я люблю, больше не любит меня».
Это была еще большая ложь, и надо было добавить что-то, чтобы Салли поняла это, а смотритель, который найдет записку, и следователь, который будет ее изучать, не поняли.
«И поэтому я приехала в то место, которое мы любили, чтобы вспомнить, как нам было хорошо. Я знаю, что и в будущем было бы так же хорошо, если бы у меня хватило сил справиться с собой».
Салли, в слезах, чувствовала уже не ужас перед тем, что должно произойти, а неизбежность этого. Она понимала, что Хоуп хочет гарантировать безопасность для них всех.
— Хоуп, любимая, ну пожалуйста! — выдавливала она из себя слова, борясь с отчаянием. — Позволь мне приехать и быть с тобой. Мы всегда, с самого начала, придавали сил друг другу. Дай мне сделать то же самое и на этот раз.
«Но, Салли, ты и так это делаешь».
«Я пыталась заколоть себя ножом, но у меня ничего не получилось, я только перепачкала все кровью. Я хотела попасть в сердце, но промахнулась. И потому я выбрала другой способ».
«Итак, выбрала».
«Это единственное, что мне осталось. Я люблю вас всех и верю, что вы будете поминать меня добром».
