никак не могла успокоиться: она-то знала, на что способен Ларош.
- Будь благоразумна, Лисбет! Тебе действительно надо отдохнуть, - с нажимом проговорил Ричард. - Уйдем из этого жуткого места! А вам, Бонни, надо показаться доктору. Судя по всему, сломан нос, да и рана на лбу еще кровит.
Он взял Элизабет за руку, однако она рывком высвободилась.
- Не это сейчас важно, Ричард! - сказала молодая женщина. - В моей комнате найдется мазь из арники и камфорное масло. А теперь, умоляю, выслушай меня внимательно, не перебивай и не пытайся переубедить! Ты сделаешь все в точности так, как я прошу, и - хотя бы раз! - без проявлений инициативы. Дай слово!
Озадаченный резким тоном возлюбленной и повелительным взглядом, он тихо пообещал.
- Перед ужином моя бабушка Клотильда и ее дочка обычно ненадолго уходят в свои комнаты. Ты сейчас спустишься и скажешь им, что я сильно ударилась тут, на чердаке, и хочу ненадолго прилечь, но за стол мы сядем вместе. А потом дождешься, когда они разойдутся по спальням.
- Хорошо, - согласился мужчина.
- Потом пойдешь в конюшню и убедишься, что дед точно уехал на Галанте, после чего попросишь Жана запрячь в фаэтон пару лучших лошадей. Так мы с Бонни выиграем время и соберем багаж. Жди нас внизу и объясни Жану, что случилось.
- Хорошая моя, и куда же ты собираешься ехать?
- Как можно дальше от замка, Ричард. Я никогда не смогу доказать его вину, потому что улики он уничтожит. Но я больше видеть его не желаю, поэтому уезжаю в Нью-Йорк. Ты же делай что хочешь.
У Джонсона хватило ума не спрашивать ее ни о совместном будущем, ни о расходах на трансатлантическое путешествие. Сказал только: «Лисбет, за тобой - хоть на край света!»
Оказавшись в своей комнате, Элизабет начала собирать вещи. Она сумела спуститься по каменной лестнице, ни разу не вздрогнув от боли, и даже сейчас ее интонации были деловыми и спокойными:
- Бонни, возьми большие кожаные саквояжи, купленные на ярмарке в сентябре. В мой уложи две-три блузки, пару юбок, нательное белье, платье и мою куклу, я ее тут не оставлю. И где мой дорожный костюм? Я сразу переоденусь в туалете…
Дрожа от нетерпения, она сама извлекла из шкафа панталоны, атласный корсет с чашечками для поддержки бюста. Гувернантка, не прекословя, подала ей юбку и жакет из коричневого бархата и поплиновую розовую блузку.
- Спасибо, Бонни! Скорее складывай свой чемодан!
- Хорошо, мадемуазель. За меня не волнуйтесь.
Закрывшись в туалете и испытывая облегчение от того, что она наконец одна, Элизабет стала яростно срывать с себя одежду. Обнаженная, она налила холодной воды в самую большую лохань из эмалированного металла и стала обмываться при помощи небольшой тряпицы.
Стиснув зубы, с остановившимся взглядом, она снова и снова намыливала между ног, где болело, потом ополаскивалась водой, которая разбрызгивалась по вощеному паркету, и снова принималась себя тереть. Окончательно выбившись из сил, она облилась из кувшина, схватила мыло и вымылась еще раз, твердя про себя, что переломить судьбу не вышло, и еще больше - хотя что толку? - от этого злясь.
Бонни слушала под дверью, затаив дыхание. Она инстинктивно угадала причину этого лихорадочного купания: Элизабет пытается смыть с себя позор и гнусность того, что с ней случилось.
«Хотя блузка на ней не была порвана, и юбка тоже. И я уже поверила было, что она говорит правду. Что он ее всего лишь толкнул, как меня!» - рассуждала она.
По ту сторону двери Элизабет, тяжело дыша, вытиралась. Начав одеваться, она с горьким сожалением посмотрела на красивую юбку в синюю и белую полоску, в которой ездила на лодочную прогулку.
«Господи, словно сто лет прошло! - сказала она себе. - Я и не знала тогда, как я счастлива!»
Вернувшись в комнату, Элизабет застала Бонни над кожаным саквояжем - та как раз его закрывала. Молодая женщина молча надела свои лучшие ботинки. Из ванной она вышла с безмятежным видом, а влажные волосы уже успела заплести в косы.
- Я почти готова, я тоже еду налегке, - сказала гувернантка.
- Спасибо, Бонни! Где моя бархатная сумочка с полотняной подкладкой?
- В третьем ящике комода, мадемуазель.
Элизабет двигалась механически под пристальным взглядом Бонни. Она вытрясла из футляров все драгоценности, сложила их в сумочку. Туда же отправилась толстая пачка банковских билетов и чековая книжка[63].
Потом она сходила в комнату Аделы, где все лежало на тех же местах, что и в момент ее смерти.
- Возьму все, что можно обратить в наличность, - сказала она, беря бабушкин комплект с изумрудами, кольца и золотые луидоры. - И не смотри на меня так, Бонни! Это мое наследство, я ничего не краду!
- Мадемуазель, я не поэтому на вас так смотрю, - вздохнула гувернантка. - Он вас изнасиловал, верно? Как в вашем кошмаре.
- Нет, что это еще за выдумки? Он взял бумажник и сбежал!
- Почему вы тогда так долго мылись?
- Потому что хотела быть чистой! - возмутилась Элизабет, но с подозрительной дрожью в голосе. - Ты меня раздражаешь, Бонни! Если расписание не поменяли, примерно через три часа мы будем в поезде Ангулем - Париж. Я прихватила буклетик на том крошечном вокзале в Вуарте, когда прошлым летом в первый раз собралась уезжать. Но, видно, тогда еще было не время, я должна была остаться - чтобы узнать правду. Я уверена, мама этого хотела!
- Хорошо-хорошо, - пробормотала потрясенная Бонни.
- Я знаю что делаю, - продолжала Элизабет. - Если чередовать рысь с галопом, лошадки породы коб могут пройти больше пятнадцати километров в час. Надо поспешить! Хочу заехать на мельницу, поцеловать дедушку Туана, потому что теперь мы уже точно больше не увидимся. Клотильде и Анне-Мари я оставлю записку. Они найдут ее позднее, перед ужином, когда нас хватятся.
Бонни надела редингот и шляпку. Элизабет, в приталенном жакете, с бежевым платком на шее, начертала на верхнем листке из стопки писчей бумаги:
«Милая бабушка Клотильда, милая Анна-Мари!
Серьезные причины вынуждают меня немедленно уехать из страны. Сожалею, что не смогла с вами попрощаться. Простите, однажды вы все поймете. И, прошу, поспешите с возвращением в Сегонзак, я вам туда напишу. Конечно же, Бонни уезжает со мной, и Ричард тоже.
Элизабет».
- Они обе такие милые! Наверняка расстроятся, - сокрушалась Бонни. -
