Крепко поддержал ты ее в такое нелегкое время! Мужское спасибо тебе за это!.. Стыдно оглянуться на прошлое из-за той гнусной выходки Таки! Исказнили всю вашу семью они с отцом! — Саран медленно пошел с кургана. Церен, едва сдерживая слезы, следовал за ним. — Столько горя пережили все вы из-за нашей семьи, а ты превозмог обиду, поборол в себе чувство мести! Поднялся выше всего этого! Я бы, пожалуй, себя так пересилить не смог, — проговорил Саран. — Физической силенки поднабрал, но душевных сил, чувствую, для настоящего человека все еще недостает. Нередко задумываюсь: не от рождения ли благородство человеку дается? Так сказать, от деда-прадеда?
Церен уже справился с волнением, вызванным воспоминанием о своей матери, Булгун, затравленной не знавшим пощады Бергясом.
— Хорошо, что ты много думаешь о жизни, критически относишься к прошлому, — одобряюще сказал Церен. — Опыт дается лишь тому, кто способен находить ошибки не только у других, но и у себя…
— Между прочим, какое-то чувство справедливости во мне жило с детства… Таку я ненавидел, как ходячее зло… И отыскал тогда злополучный кошелек с часами. Не помню уже, что толкало меня на недетскую войну со злом: ненависть к Таке или желание сделать тебе что-нибудь хорошее.
— Ты, Саран, пошел в мать, а не в отца! Этим все и объясняется… А ведь твои поиски кошелька могли обернуться бедой для всех вас. О, я помню, как разъяренная толпа окружила Бергяса и плевала ему в лицо… Еще миг — и его разорвали бы в клочья… Люди и тогда понимали, где зло, а где добро… Слушай, — вдруг предложил Церен, — не завернуть ли к вам на огонек?
— Смелый ты, Церен, не боишься идти в такой поздний час в дом жены кулака? — спросил Саран.
— То дом Сяяхли! — строго напомнил Церен. — А Сяяхлю здесь все знают и худо о нас не подумают!.. Пленницей в своем доме была твоя мама, хотя и значилась женой Бергяса. К тому же, Саран, клеветы боятся слабые или чем-то замаранные людишки. Меня не запугать, хотя, конечно, оплести грязными словами можно всякого по принципу: хоть капля из поганого ведра, да пристанет.
Они были уже у калитки дома, навстречу выбежала черная дворняжка, лениво тявкнула, но, узнав Церена, радостно вильнула хвостом.
— А, Барс, ты меня еще помнишь? — Церен потрепал собачонку по спине.
Даже к этой заурядной дворняжке Церен имел кое-какое отношение. После похорон Бергяса Сяяхля забоялась оставаться в прежнем доме. Ей все время мерещилось, что Бергяс жив. Она видела тогда, как он извлек из-под полы обрез. Думала в тот страшный миг, что муж пальнет в нее, стоявшую у освещенного окна. И отшатнулась… Узнав о ее переживаниях и страхах, Церен привел во двор Сяяхли шуструю звонкоголосую собачонку.
Мужчины постояли у порога.
— А знаешь, Саран, — проговорил Церен решительно, — оставайся в улусе! Ты настоящий калмык! И жизнь побила тебя, и у рабочей гвардии ты хорошую школу прошел! Здорово все это, а теперь за работу! Ой как нужны здесь такие люди, как ты!
— Долго еще людское проклятье будет висеть над нашей семьей, как глыба в забое! — вздохнул Саран.
Мужской разговор их прервал возглас из коридора:
— О, какая радость! Саран привел Церена! — на пороге показалась Сяяхля.
Церен с грустью отметил: в волосах женщины, всегда черных, как смоль, появились ниточки седины, хотя во всей ее фигуре было еще достаточно силы и обаяния. Она тут же принялась выкладывать гостю свои материнские заботы.
— Третий день, как Саран приехал, но никуда ни шагу. Вижу, заскучал. Навестил бы, говорю, Церена. А то подумает, что чураемся его. Что ни говори — одного рода люди. Церен зла на нас не таит… Вот вы и встретились!
Саран по-сыновьи доверительно успокаивал мать:
— Не хотел мешать председателю. Я ведь сам в шахтном комитете, знаю, сколько у руководителей забот. Конечно, попрощаться я все равно зашел бы.
— «Попрощаться»! — с иронией в голосе повторил Церен. — И за то спасибо!
Сяяхля уже хлопотала у плиты.
Разговор, начавшись задушевно, так и продолжался, приобретая порой совсем неожиданные направления мысли.
— Мне иногда думалось там, в Донбассе, — заговорил Саран, когда они уселись за стол. — Спрошу-ка я у Церена при встрече: завидовал ли он мне когда-нибудь, как удачливому ровеснику, сыну богача?
— А ты возьми да и спроси! — подбадривал его Церен и тузнул ровесника под бок. Потом сказал вполне серьезно: — Очень завидовал в мальчишеские годы! И долго!.. Когда мы переехали с Дона, ты учился в улусной школе и привез много книжек с картинками… Как я тебе завидовал тогда, Саран! Ни стада коров, ни табуны жеребят, ни богатая белая кибитка не вызывали во мне такой зависти, как твои книги!.. Ты доволен ответом?
— Горько мне от твоих слов, Церен!.. — признался Саран, распахиваясь всей душой перед гостем. — Так вот знай и мою тайну: — Я тоже тебе завидовал! Ты никогда не сдавался! Даже слез твоих видеть не довелось! Ты жил и одолевал беду за бедой, как зултурган-трава, которую я снова сегодня увидел у подножия кургана. Ей не страшны ни зной, ни холод, потому что корни глубоко ушли в родную землю…
Они помолчали, наблюдая за веселым огнем, мелькающим под кружками плиты.
— Ладно, Саран, — попросил Церен приятеля. — Ты у нас — гость… Немало лет прожил в тех краях, которые совсем незнакомы калмыкам. Расскажи нам с мамой, как на тех шахтах люди живут?
— Много добрых людей встречалось и на моем пути, — облегченно вздохнув, начал Саран. — Только там до меня дошло: люди сложены из разных материалов, как пласты в забое: слой породы, затем слой горючего минерала… А иной человек — пыль, ничем не подожжешь: дыма много, а тепла нет. Есть пласты, как драгоценные камни сверкают. И горит тот уголь — железо плавится. Не скрою: многому я научился, многое поправил в себе… И хотя тяжела моя работа, но и она приносит удовлетворение и радость. И выходит — не сама работа трудна подчас, а дума о ней!
— Выговорился? — спросил, будто поторапливая, Церен.
— Предположим, да.
— Тогда вот что: не заставляй меня объясняться в любви к тебе, скажи сразу — остаешься?
— Нет, Церен… Не обижайся: степь из меня ушла… Я приехал, чтобы исполнить сыновний долг перед матерью: забрать ее и сестренку в Донбасс… Но мама не хочет никуда ехать. Для нее степь — все…
— Права твоя мама! — воскликнул Церен. — Давай же выпьем за ее здоровье.
— И за твое здоровье, зултурган, — сказал Саран.
Мужчины сдвинули рюмки, на секунду замерли. И лишь затем выпили.
Сяяхля, помолодевшая, в темном платке с синими мелкими
