Конечно, с моей стороны было глупо — нет, хуже, гораздо хуже, чем глупо, — поставить под удар свою личную и профессиональную репутацию; подобное поведение шло вразрез со всеми принципами, кои я прежде почитал священными. Признаюсь, я страшно переживал из-за своего поступка, а потому постарался объяснить леди Тансор, что ее план наверняка рано или поздно раскроется, и призвал немедленно от него отказаться, ибо ужасным своим деянием леди Тансор лишала мужа того, о чем он мечтал больше всего на свете. Разумеется, мой совет был отклонен — мягко, но решительно.
Я по сей день сожалею, что стал соучастником этого тайного сговора. Но дело было сделано, и я ни за какие блага не пошел бы на попятный. Если это грех, значит, я останусь непоколебим в своем грехе ради той, кому поклялся верно служить до самой смерти.
Перед моим мысленным взором возник мистер Тредголд, учтивый и сияющий улыбкой. Мистер Тредголд, протирающий монокль. «Вы должны остаться на ланч — все уже готово». Мистер Тредголд, сердечный и радушный. «Приходите в следующее воскресенье».
Далее он писал о том, как любовь к леди Тансор повлияла на его собственную жизнь, лишив всякой возможности полюбить другую женщину и заставив обратиться к «иным средствам» (насколько я понял, под «иными средствами» он подразумевал свой интерес к сладострастной литературе) для удовлетворения естественных потребностей и желаний, справляться с которыми приходится любому мужчине.
Вот следующий пассаж, представляющий особый интерес:
После смерти отца я стал юридическим консультантом лорда Тансора и часто наведывался в Эвенвуд по делам его светлости. Глубокое раскаяние миледи в содеянном было очевидно — о душевных муках несчастной с печалью говорил бедный мистер Картерет, но только я один знал истинную причину ее страданий. Порой мы с ней беседовали, оставаясь наедине; тогда она брала мою руку и называла меня настоящим другом, ибо знала, что я ни в каком случае не выдам ее, невзирая на свой профессиональный долг перед милордом, который я нарушал своим молчанием (последнее обстоятельство я остро сознавал и сознаю поныне). Но есть вещи выше профессионального долга, и совесть моя с легкостью подчинилась веленью любви, что дало мне возможность усердно служить лорду Тансору, соблюдая при этом торжественную клятву, данную его жене. Я утаивал от него правду, но никогда не лгал. Знаю, эта иезуитская увертка служит жалким оправданием, но она меня устроила. Однако, если бы он спросил меня прямо — да простит меня Бог! — я бы солгал, во исполнение ее воли.
Поэтому я обманул вас, сказав, что не знаю о сути упомянутого в документе соглашения между леди Тансор и миссис Глайвер, и сейчас нижайше прошу у вас прощения за свою ложь.
Но ведь и вы тоже обманули меня, Эдвард. Так давайте же теперь будем честными друг с другом.
По прочтении последних слов на лбу у меня выступает испарина. Положив письмо на столик, я подхожу к окну и пытаюсь его открыть, но оно накрепко заперто. Я чувствую себя заживо погребенным в этой сумрачной пыльной комнате с уродливой панельной обшивкой, выкрашенной в бурый цвет, темной вычурной мебелью и тяжелыми зелеными портьерами, а потому на мгновение закрываю глаза и рисую в воображении открытые пространства, полные света, — безбрежное небо и озаренные солнцем леса, ветер и воду, песок и море, мирные вольные края.
Где-то хлопает дверь, и я открываю глаза. Торопливые шаги по коридору, потом тишина. Я возвращаюсь к письму.
Мистер Тредголд понял, кто я такой, едва лишь я вошел в сопровождении Альберта Харригана в гостиную на Патерностер-роу воскресным утром в сентябре 1848 года. Несмотря на мою ложь, он с первого взгляда распознал мою подлинную личность, которую мое лицо удостоверяло не хуже, чем визитная карточка с именем «Эдвард Дюпор (в прошлом Глайвер)». Он узнал меня! Я стоял перед ним, сын любимой женщины, и он видел во мне ее черты. Вот почему мистер Тредголд тотчас проявил самое сердечное расположение ко мне, возымел желание мне услужить и с готовностью предложил работу. Он знал, кто я такой! Все время, пока мы прогуливались по Темпл-Гарденс, разглядывали созданные эротическим воображением шедевры по воскресеньям и обсуждали все наши «небольшие проблемы», он знал, кто я такой! Все время, пока я — своими силами и втайне от всех, как я полагал, — усердно искал способы восстановиться в своих законных правах, он знал, кто я такой! Но он поклялся хранить секрет моей матери — даже от меня, а потому все годы моей работы на него мистер Тредголд наблюдал за мной, сыном страстно любимой женщины, прекрасно зная, кто я такой и что мне положено по праву рождения, но не мог помочь мне в моем деле. Он понимал, что я явился к нему под видом Эдварда Глэпторна с единственной целью: найти способ вернуть свою подлинную личность. Но и здесь мистер Тредголд был бессилен помочь мне, поскольку он — по собственному его признанию — уничтожил все письменные свидетельства своих переговоров с леди Тансор и теперь не имел в своем распоряжении ни единого письма, памятного листка или документа, которые могли бы неоспоримо подтвердить правду о моем рождении, известную нам с ним. Связанный клятвой, данной моей матери, и кодексом профессиональной чести, он мог лишь наблюдать и ждать.
Но затем начали происходить события, грозившие расстроить сделку мистера Тредголда с совестью.
Первым предвестником переломного момента стало заявление лорда Тансора о намерении сделать Феба Даунта своим наследником — на единственном условии, что упомянутый выгодоприобретатель возьмет фамилию Дюпор. Все, что по праву принадлежит мне, перейдет к Даунту, пасынку троюродной сестры лорда Тансора, миссис Кэролайн Даунт — и она через свое именитое родство сможет однажды завершить свой триумф, унаследовав титул как побочный женский потомок первого барона Тансора.
Как поступить мистеру Тредголду? Он не мог бы сказать лорду Тансору, что у него есть живой наследник, даже если бы располагал доказательствами, неоспоримо подтверждающими данное заявление, — ведь таким образом он выдал бы тайну моей матери; но недостойность предполагаемого наследника настолько очевидна для него (хотя и не для лорда Тансора), что его профессиональная совесть бунтует и он уже не раз был готов выложить всю правду своему знатному клиенту, лишь бы предотвратить столь пагубный исход.
Нижеследующий пассаж особенно заинтересовал меня:
Разумеется, я знал о вашем давнем школьном знакомстве с Даунтом и догадался, какого мнения вы держитесь обо всех его последующих успехах и достижениях. Я лично — самого низкого. От мистера Пола Картерета я получил тревожные отзывы о характере молодого человека и имею причины подозревать, что он преследует самые низкие цели. С раннего возраста мачеха настойчиво подсовывала Даунта лорду Тансору в качестве замены умершему сыну — в качестве младшего сына, я бы сказал. Миссис Даунт всегда рьяно пеклась о будущем благополучии своего пасынка (и своем собственном, конечно же). С великой ловкостью и решимостью она употребляла все свое влияние на лорда Тансора, чтобы он проникся расположением к мальчику. В этом она преуспела сверх всяких ожиданий.
Я неоднократно пытался указать своему клиенту — со всей настойчивостью, какую мне позволяло проявить мое профессиональное положение, — что ему следовало бы пересмотреть свое решение сделать Даунта наследником. Но мне не удалось убедить его светлость, а при последней моей попытке он заявил, весьма резко, что вопрос закрыт и не подлежит обсуждению.
