Добрый день, Рафаэль!
Не знаю, где найдет тебя мое письмо, зато знаю, что ты ему удивишься.
Я очень жалею, что не зашел к тебе перед отъездом. Меня удерживала память о тех ужасных словах, которые ты наговорил мне при последней встрече.
Я мог бы дать возможность времени развести нас еще дальше, чем развели нас мысли. Понадеяться, что пройдет время, и я все забуду. Но я знаю, что годы не властны над обидами и болью. Знаю, что попытка убежать от реальности не приводит к добру.
И я решил: я тебя прощаю. У тебя случилось горе, а в такие минуты чувства берут верх над разумом. Вылетевшие слова не были твоими. Мой друг не может так думать. Мой друг Рафаэль, с которым мы пережили столько хорошего и так хорошо и согласно думали.
И тогда я решился.
Я всегда чувствовал, что нам нужно с тобой поговорить. Разобраться, понять, что же с нами произошло. Но ты далеко, ты уехал. И вот я тебе пишу.
Это не первое письмо. Много раз я начинал писать и бросал. Не мог сформулировать, что же хочу тебе сказать. Мешала глупая застенчивость: я всегда стыдился своих чувств.
А потом все эти события. Террористы. «Шарли Эбдо»[106]. Расстрел людей посреди Парижа. Разгром кошерного магазина[107]. Столько жертв. Новая волна ужаса. И вся страна подает друг другу руки, вспоминает о своих идеалах, обретает честь и достоинство.
Всплеск единения и надежды. Такой же мощный, как мы с тобой когда-то переживали. И тоже обреченный кануть в небытие.
И я подумал о тебе. О причинах, из-за которых ты уехал. О ненависти, которой ты так испугался, что заподозрил в ней всех мусульман. Даже меня.
Как это случилось, Раф? Почему случилось? Интеллектуалы пытаются найти ответ, анализируя статистику: сколько у нас безработных, сколько ребят не кончили школу, сколько приехало иммигрантов. Вникают в ислам, в его суть, в его отклонения. Журналисты эксплуатируют тему, радуясь, что могут запустить на полный ход машину, печатающую банальности.
Завтра все забудется. До следующей беды. Потому что все мы знаем: беды еще будут, и мы ничего не можем поделать. Десятилетия заблуждений и ошибок не исправишь за несколько недель.
Рафаэль, что ты об этом думаешь? Есть шанс совладать с потоком дурных идей, недостойных средств, неоправданной ненависти, накопленных обид? Я хочу обсудить это именно с тобой. С моим другом-евреем. С моим другом-марокканцем.
Я нашел в себе силы, и тогда ко мне сразу пришли слова, и вот я тебе пишу.
Не до застенчивости, когда вот-вот разразится трагедия.
И я скажу тебе: в день твоего отъезда я плакал. Я оплакивал нашу дружбу. Благородные идеалы, которые мы защищали и от которых жизнь нас заставила отказаться. Оплакивал дорогие моему сердцу воспоминания, где ты был главным действующим лицом. Нас с тобой, какими мы были, не будет больше никогда.
Ты меня понял: я никогда бы не признался тебе, что плакал, если бы не набрался мужества пойти на встречу с тобой. Для меня письмо было серьезным решением.
Иногда я сомневаюсь в нашей дружбе. Но нет, мы дружили крепко и искренне, хотя иногда мне кажется, что эту прекрасную историю прожили не мы, а какие-то другие люди. Может, и у тебя есть ощущение, что ты не тот, каким был в двадцать лет? Как ты думаешь, у всех случается такой сдвиг по фазе или только у тех, кто к старости сильно изменился?
Я не знаю, какое место занимал в твоей жизни. Может быть, с моей стороны наивно думать, что мы были друг для друга опорой, что мы вместе строили жизнь. Может быть, я полный идиот и зря считаю, что мы с тобой срослись? Но у меня не получается думать иначе. Признаюсь, что часто думаю о тебе, говорю с тобой, словно ты продолжаешь жить со мной рядом. Я спрашиваю твоего мнения, пытаюсь представить, что бы ты сказал о том или о другом. Потому что мы узнавали мир, учились думать вместе, Рафаэль. Потому что мы вместе разгадывали его загадки в наших горячих спорах.
Как бы я хотел, чтобы ты остался здесь, Рафаэль. Чтобы здесь боролся за своих детей. За их будущее в стране, где сам вырос. Чтобы мы научились снова разговаривать с тобой и понимать друг друга. Чтобы мы опять с тобой дружили.
Не знаю точно, когда разошлись наши дороги. Но знаю, что ты был средоточием моей жизни, а потом тебя в ней не стало. Я не знаю, как появилось твое недоверие к мусульманам и ко мне тоже. Точно так же, как не знаю, почему вдруг перестал доверять евреям и, отдалившись, стал избегать.
