Хонор была в восторге от того, что они снова были друзьями, — она уже упаковала с собой две бутылки вина из можжевельника и готовилась произнести тост. Бутылки были из партии, которую она отложила в начале войны с намерением открыть, когда война будет окончена. Они открыли одну бутылку после того, как сообщили, что Майкл жив, и вино оказалось как нектар, а поскольку Эмили говорила, что Майлс всегда ворчит, что нигде не достать вина, а виски и бренди почти совсем исчезли, Хонор надеялась, что он будет впечатлен.
— Это платье не слишком в обтяжку? — спросила Роуз, отложив пудреницу. Она разгладила книзу светло-голубой креп и, нервничая, посмотрела на мать.
Платью было по меньшей мере восемь лет, она привезла его с собой из Хаммерсмита, когда в последний раз ездила в Лондон.
— Нет, оно не слишком в обтяжку, — честно сказала Хонор. — Ты так думаешь только потому, что уже очень давно не наряжалась. Думаю, Эмили вполне может тебе позавидовать, оно такое красивое.
Хонор про себя думала, что ее дочь выглядит как на картинке. Пять лет войны, перебои с едой, нехватка новой одежды и постоянные беспокойства превратили многих женщин в неряшливых и истощенных, но не Роуз. Свежий воздух, физический труд и ограничение в алкоголе сотворили чудеса. Ее светлые волосы сияли так, как в молодости, кожа светилась здоровьем, а фигура была подтянутой и стройной. Вчера вечером она легла спать в бигуди, и сейчас волосы падали на ее плечи роскошными локонами. Может быть, платье было немного старомодно — практичная одежда на рынке сейчас была очень простой и ткань на нее расходовалась экономно, но старое платье Роуз было расшито на лифе, а юбка была скроена по косой и обольстительно прилегала к ее бедрам. Но вряд ли нашлась бы женщина, которая предпочла бы его скучной, дешевой одежде, которую носило сейчас большинство.
— Ну пойдем уже, ради бога, — раздраженно сказала Хонор.
Роуз молча подняла сумочку и взяла фонарик на случай, если они будут возвращаться домой поздно. Она не хотела идти. Ее приводила в ужас мысль о том, что придется сидеть за столом напротив Майлса.
Она была очень довольна, что они с Эмили уладили свои раздоры. Роуз очень привязалась к Эмили и гордилась тем, что ее подруга была счастлива отчасти и потому, что именно она помогла ей взять себя в руки. Но с Майлсом она разговаривала не более пары минут с того дня, когда они столкнулись на пороге Хэррингтон-хаус. И перспектива провести вечер рядом с ним пугала ее. Возможно, он все еще зол на нее за шантаж, так же как она все еще мялась от неловкости. Потом еще были Хонор и Эмили, блаженно верившие, что в тот момент, когда Майкл вернется, они с Адель бросятся друг к другу в объятия. Четверо людей, хранивших столько тайн, за одним столом — она чувствовала, что быть беде.
Они закрыли входную дверь и быстро зашагали по дороге. Было почти пять часов, солнце еще грело, и вечер был таким мирным. До вчерашнего дня они беспрестанно слышали пушечную стрельбу на Ла-Манше. Хонор сказала, что эти звуки точно такие же, как двадцать восемь лет назад в битве на Сомме.
— Что ты говорила, она для нас готовит? — спросила Хонор, когда они поднимались по холму по направлению к Винчелси.
Роуз улыбнулась. Вот уже несколько месяцев мама беспокоилась по поводу еды. Она при любом удобном случае сводила к ней разговор. Роуз было интересно, как бы она выжила, если бы жила в городе и ей приходилось обходиться только едой по карточкам. Похоже, она не понимала, какой удачей была возможность иметь яйца, кур и кроликов, и для нее наступал конец света, когда кончался сахар.
— Она сказала, что ей удалось раздобыть немного мяса барашка, — сказала Роуз. — Надеюсь только, что она приготовила его так, как я объяснила.
Экономка Эмили ушла некоторое время назад, и она не нашла кем ее заменить. У нее еще оставалась миссис Томас, которая приходила убирать несколько раз в неделю, и Роуз обучала Эмили готовить. К всеобщему удивлению, она училась быстро и получала от этого удовольствие. По сути, она стала хорошей хозяйкой и гордилась своим домом и садом. Она часто говорила, что в тот день, когда обнаружилось, что Майкл жив, до нее дошло, как ей повезло, и она исполнилась решимости к тому времени, как он вернется домой, стать такой матерью, которой он будет гордиться.
— Эти туфли меня убивают, — сказала Хонор, приостановившись под Лэндгейтом и глядя на свои распухшие ноги в блестящих коричневых лодочках. — Мне не надо было тебя слушать, надо было надеть старые.
Роуз вздохнула. Какое-то время назад она убедила Хонор, чтобы та сшила себе новое платье из ткани, лежавшей много лет. Она закончила его как раз на этой неделе, и оно выглядело прелестно — пуговицы до самого низа, короткие рукава, светло-зеленый хлопок с маленькими белыми ромашками. У нее еще была хорошая фигура, и с причесанными кверху волосами она выглядела почти элегантно. Но Роуз пришлось сражаться, чтобы заставить мать надеть чулки и красивые туфли.
— После стаканчика-другого вина ты забудешь про свои ноги, — сказала Роуз. — Не могла же ты надеть старые ботинки, что подумали бы о тебе Эмили и Майлс?
— Пусть люди принимают меня такой, какая я есть, — ядовито сказала Хонор. — Я слишком стара, чтобы пытаться выглядеть модницей.
Хонор действительно после пары стаканов вина забыла о своих тесных туфлях. Было просто наслаждением сидеть за красиво накрытым столом с отполированным серебром, белоснежными салфетками и сверкающими бокалами, не говоря уж о восхитительном барашке, готовившемся медленно, пока мясо не отошло от кости, как раз как она любила. Она до этого момента не понимала, как ей не хватало изысканности элегантных обедов. В последний раз она так ела более тридцати лет назад в Танбридж-Уэлсе.
Эмили сверкала так же, как и ее бокалы, явно в восторге от того, что ей все удалось сделать как надо. Она выглядела мило и совсем молодо в розовом платье из шифона и с собранными на затылке крупными локонами. Она сказала, что купила это платье еще в 1929 году, когда Майклу было двенадцать лет, и не надевала его с тех пор, потому что мода изменилась и стали носить намного более длинные юбки.
Майлс был очень внимательным и если и испытывал немного волнения от того, что был единственным мужчиной среди трех женщин, то не проявлял его. Хонор невольно потеплела к нему, потому что он не был таким непримиримым и напыщенным, каким показался ей при первой встрече. Она подумала, что его слишком невозмутимый характер изменило примирение с Эмили и работа с еврейскими беженцами, которым он помогал обустроиться в Англии.
Он также пришел в восторг от ее можжевелового вина, проигнорировав принесенный с собой кларет, и не раз сказал, что может продать все ее вино в Лондоне.
Разговор тек без напряжения, и они очень смеялись, когда Роуз рассказывала забавные истории о своих жильцах в Лондоне и о некоторых проблемах, с которыми столкнулась, переселившись на болота. Хонор просто сидела, откинувшись на спинку стула, и слушала, гордясь тем, что Роуз так хорошо умеет развлекать людей. С тех пор как она приехала сюда, она совершенно потеряла свой предыдущий жесткий, довольно банальный имидж, но сохранила при этом понимание низших слоев общества, что придавало ей восхитительную пикантность.
