Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
– Сколько бог даст, – пожала плечами Богданова-младшая, этим жестом еще более усилив сходство. – Может, год… а может, пару деньков. Да вы не волнуйтесь так. Все там будем.
Ее врачебный цинизм был тоже делом наследственности. Но это было именно то, что придало Александру сил. Он не выносил, когда его начинали жалеть. Его надо было ругать, толкать и трясти, но только не жалеть. От грубых, бестактных дисфемизмов он почувствовал заряд бодрости и желание бороться.
– А ты как хотел? – Алиса, стоявшая у окна, тоже подошла к кровати. – Вспомни, сколько тебе лет.
– Не так уж много. Но мы… – он высморкался. – Скольких уже пережили?..
Вспоминая слова Муаммара Каддафи, Данилов думал о том, что смерть не страшна, когда она приходит к тебе, как воин на поле битвы. Потому что от тебя зависит, избежишь ли ты ее или нет. Другое дело, если она садится у изголовья, как женщина, когда ты стар и болен. Вот тогда ты знаешь, что, даже если сегодня она тебя минует, завтра ты будешь принадлежать ей. Вот тогда действительно становится страшно.
И война, и поединок дают иллюзию, что смерть можно победить. Смерть от старости такому заблуждению не оставляет места. Муаммару повезло, но свою возможность погибнуть, как воин, Данилов уже упустил, а искать гибели, подвергая себя ненужному риску, считал глупым позерством.
– Какие у вас хорошие и гостеприимные люди, – скажет Богданова, когда срок поездки подойдет к концу. – Я ожидала увидеть совсем другое.
– Ритуальный каннибализм и кровавые жертвоприношения? – не удержался от ерничанья Александр.
Особа царской крови, похоже, шутки не поняла.
– Ну да, – ответила она. – Так у нас говорят. Дураки. Я попробую их переубедить».
Данилов знал, что у нее может и не получиться. Культурный разрыв только ширился, потому что контакты между изолированной общиной и остальной страной были минимальными.
«Einmals – keinmals», – подумал он в то утро, когда не нашел на голове ни одного не седого волоса.
Однажды – все равно, что никогда. Какой смысл сворачивать горы и осчастливливать все человечество? Какой смысл в моментах наивысшего блаженства, если на них нельзя остановиться, нажать на «rec», чтоб вернуться после, а впереди все равно конец пленки?
Данилов не верил в жизнь после смерти. Все, кого он убил, выглядели не так, словно отправляются туда, где шоу продолжается. Они выглядели как сломанные вещи, последний пункт назначения которых – свалка. Бритва Оккама жестока к сверхъестественным существам. Она режет их, показывая, что мир можно объяснить и без них. А предусмотрен ли рай с адом для бактерий, инфузорий, мышей, собак, шимпанзе? И если бог есть и он всемогущ, зачем ему создавать атомы, энергетические уровни, электроны, нейтрино? Почему не «нарисовать» людей и предметы в эфире – неделимыми, простыми и понятными? И для чего вселенная? Спектральные классы звезд, черные дыры, туманности за триллионы световых лет, где люди никогда не побывают и куда не смогут проникнуть даже взглядом?
Легко верить в чудо, когда у тебя три класса образования и мир кажется тебе одновременно простым и полным волшебных загадок.
Ребенку кажется, что все вокруг него цельно, самоценно и является «вещью в себе». Глядя на автомобиль, взрослый видит совокупность деталей, рыночную цену которых и затраченный на их соединение труд он знает. Он видит сварные швы мира, места склейки и спайки. А ребенок воспринимает машину или трамвай как единое целое, почти живое. И бессознательно очеловечивает, сравнивая с собой. «Машина захотела и приехала». Это один в один повторяет антропоморфную картину мира дикаря и «культ карго». «Прилетел самолет и привез дары от белых богов». Большего разочарования, чем то, которое ждет ребенка, когда он поймет, что трамвай не волшебный, а собран пьяными дядьками в грязных спецовках, трудно представить.
Разве что разочарование в жизни при понимании ее конечности. Не потому, что страшно, а потому, что бессмысленно.
Среди академиков верующих было гораздо меньше, чем атеистов. Хотя к концу жизни многие из тех, кто был атеистом в молодости и зрелости, меняли свое мнение. Оно и понятно – никто не хочет в гости к червям. Есть и более альтруистический мотив. Некоторым мучительно больно от мысли, что труд их жизни не имел смысла, если не вечны не только они сами, но и их потомки, их общество, их биологический вид, наконец. Приятно думать, что в жизни есть какой-то смысл.
Чем дольше Данилов жил, тем сильнее ему казалось, что смысла нет. Даже его великая миссия теперь казалась ему самообманом. Якорем, который он сам себе придумал, чтоб покрепче держаться за жизнь.
* * *
Надо было прощаться, и он не мог найти места лучше.
Александр знал, что здесь его никто не потревожит. Бывший Четвертый микрорайон был одной из самых высоких точек бывшего Прокопьевска и одной из самых удаленных.
От поселка его отделяло почти восемь километров. Восемь километров непроходимых зарослей, ям, наполненных стоячей водой, железобетонных руин и затянутых кустарником дорог. Природа постепенно заживляла раны, нанесенные ей человеком, но делала это неряшливо, на скорую руку.
Кузбасс был не показателен – здесь антропогенное воздействие еще до войны изменило природу до неузнаваемости. Но на востоке Александр добирался до Красноярска, а на западе – до Челябинска, и видел, что прежней сибирской тайги почти не осталось. Вместо нее на тысячи километров с запада на восток протянулся пояс болот и кустарников. Вся растительность в нем была деградировавшей, карликовой, словно прибитой к земле. Бассейн Оби стал похож на сельву Амазонки, с затянутыми ряской болотами, затопленными низинами и оврагами, где жужжали огромные комары и квакали питавшиеся ими лягушки и жабы. А еще безмолвно скользили змеи, питавшиеся этими земноводными. Среди них не было ни по-настоящему опасных, ни по-настоящему мутировавших. Но сам лунный ландшафт, заросший венерианской растительностью и населенный привычными животными в совсем непривычных сочетаниях, давил на психику.
Вчера он подстрелил не то нутрию, не то выхухоль. Нахухоль? Эти твари хорошо себя чувствовали в этом климате, а вот лисы ему ни разу не попадались.
Не так уж плохо для его лет. Вдаль он до сих пор видел прекрасно. Это были их охотничьи угодья, и никаких других крупных хищников эта слабая неустойчивая экосистема прокормить не могла.
Как же все-таки тихо было вокруг. «The rest is silence», как говорил Шекспир.
Данилов посмотрел вниз, на зеленое море, тянувшееся до самого горизонта. Там заканчивалась их ойкумена. Дом, на крыше которого он устроил себе наблюдательный пункт, находился на самой границе обитаемого мира. Далеко к югу, он знал, чернел Провал, но отсюда его не было видно из-за руин и неровностей рельефа, да еще тумана. Огромный, как Гранд-каньон, гораздо больше соседствующих с ним угольных разрезов, он постепенно втягивал в себя плодородный слой почвы вместе с каждыми весенними водами, как ненасытная прорва. Много лет назад Данилов тайком от жены спускался по самому пологому склону вниз – примерно до отметки в минус сто пятьдесят метров. До дна еще было далековато, но он видел его – серое и неинтересное.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
