Раскинувшийся на многие мили, лес застыл в напряжении: неправильном и неестественном. Птичье пение умолкло, и дело было не в царящей осени. В это время, когда одни пташки улетают на юг, начинают перекликаться меж ветвей и опадающих, будто поржавевших листьев другие. Малые как варакушки, зарянки. Крупные, как тетерева, глухари. Чащу и её закутки совсем уж изредка тревожила трель дятлов, которые как раз должны делать последние заготовки перед зимой. Пусть та и не была очень сурова в этих краях. Однако не было слышно и прочих обитателей, что могли бродить по земле. Ящерицы и змеи незаметно готовили норы для спячки, как и их жертвы: мыши, белки, барсуки. Прочие же звери, не знавшие чар зимнего сна, идя на кормовые поляны или выслеживая добычу, старались ступать осторожно и бесшумно, часто вскидывали головы и напряжённо вслушивались в застывший воздух. Тишину нарушал в основном шелест сухой, безжизненной листвы. То, как ветер, свободно гулявший промеж деревьев, поднимал ворох опавших листьев, срывал и уносил с собой прочь жёлтые, красные, оранжевые обрывки с ветвей, казалось слишком громким. Но временами этот звук напрочь тонул в другом. Этот новый, не знакомый, но бесспорно пугающий и был виновником этого безмолвия природы. Раскатистый, заливистый рёв то одного, то другого дракона. Сам по себе он не сулил никому ничего хорошего, а то, сколько боли в нём слышалось, заставляло лесных обитателей и вовсе держаться подальше от территорий, обозначенных запахом взрослого самца и самки. Эта часть пущи была покинута всеми крупными животными. Ни одно существо не желало встретиться с родителями, ревностно охраняющих своих чад, у которых уже неделю резались крылья. За это время и Трефалкир, и Азайлас успели издёргаться в край. Процесс был мучительным и трудным. Пожалуй, это самое серьёзное испытание в жизни любого дракона. И, как справедливо рассуждал земляной самец, едва ли не решающее — ведь родичей без крыльев он ни разу не видел. А смещение костей в таком возрасте, да ещё и тех, что связаны с позвоночником, дело сложное, пусть и предусмотренное природой. Драконыши, проходящие этот путь становления, сейчас целиком зависели от взрослых, точно в первые месяцы своего существования. Трое сыновей, два из которых выглядели ещё некрупными подобиями взрослых, в отличии от старшего, едва ли не догнавшего отца по габаритам, заняли собой всю пещеру. Они не покидали её, да и не смогли бы: любое движение передними лапами, шеей, спиной и хвостом причиняло острую, долгоиграющую боль. Проще было застыть и вовсе не шевелиться, хотя это не всегда спасало. Ведь плечевые, несущие кости, частично сросшиеся с остальными частями крыльев, выходили, смещая лопатки, раздвигая позвонки. Мышцам, шкуре, связкам доставалось не меньше. Едва ли не все нервные окончания простреливало болью, туманящей ясность ума, нюх и даже взор. От таких трансформация менялась температура их тел. Она порой набирала жар, несколько облегчавший страдания, но вводивший детёнышей в некое беспамятство, а их родителей в неспокойное, тревожное ожидание. Как и те случаи, когда температура опускалась к опасно низкой для драконов точке. Тогда сыновья будто бы цепенели — дыхание замедлялось, глаза закрывались вторым веком. Казалось, что ещё чуть-чуть и они уснут навсегда. Но проходило какое-то время, и боль от растягиваемой суставной сумки, пребывавшей все шесть лет в смиренной ожидании, будила драконышей. Здесь им никто ничем не мог помочь: это путь всех родичей. Главным было пережить первый, текущий этап прорезания и вытягивания костей, дальше будет легче. Братья пытались переговариваться, чтобы хоть как-то отвлечься от мук, выворачивающих тела, что то и дело бились в судорогах и конвульсиях. Правда, чаще всего любую беседу прерывало сперва сдержанное рычание от боли, затем и протяжный вопль. Полный ярости, страданий, усталости.
Трое чад были беззащитны перед всеми угрозами этого мира, поэтому нуждались в этой последней столь бдительной опеке отца и матери. Завершающий виток их детства. Всегда кто-то один из родителей оставался у самой пещеры, чтобы охранять и помочь, если что-то пойдёт не так, как уготовано. В это время второй взрослый либо охотился для пятерых, либо дозором обходил, облетал угодья. Ни одного чужака не должно быть на их территориях в такой момент. Из-за этого напряжения ледяная самка и земляной самец стали на порядок агрессивней обычного. Их будоражили и запах детёнышей, только начавших вступать в половую зрелость, и их пронзительные рёвы, то единичные, то сливающийся в один, и возможность угрозы из вне. Это всё делало томительное ожидание ещё невыносимей, где бы то не проходило. Вот и сейчас Азайлас сочувственно смотрела на своих сыновей, лёжа у входа в пещеру. Солнце уже проснулось от ночи, но его свет перестал быть тёплым. Поэтому ледяной драконице с её массивным телом не приходилось искать удобного положения и тени. Она вытянулась на земле во весь рост как страж перед полукруглым проходом. Периодически самка поднимала сине-белую шею и голову, чтобы лучше слышать окружающий поляну лес. Конечно, там никого не могло быть — Трефалкир ушёл проверить границы и вряд ли бы пропустил кого-то. Однако разволновавшейся матери любой шорох казался подозрительным. Даже звук скользнувшего вниз высохшего листа. Светло-зелёные глаза зорко всматривались в заросли лишь затем, чтобы вернуться к созерцанию троих детёнышей и бывшими самым главным источником шума. Они тоже лежали на животах на расстоянии, чтобы не создавать друг другу проблем во время болевых приступов. Каменная крыша накрывала их слабой темнотой, и в ней братья выглядели блёклыми, особо больными. Полуразложившаяся туша недоеденного оленя лежала по центру, однако та была ещё вполне пригодна для пищи, чтобы выволочь её в лес. Только вот аппетита ни у кого не было. Фангрэнэ вяло перебирал и скрябал наклонный пол передними лапами, видимо, чтобы разогнать нервный тремор, идущий от спины и плеч. Но он хотя бы сейчас находился во внятном сознании. Оранжевые глаза чётко следили за всем, а ярко-голубые пятна на зелёных боках «сужались и росли» в такт мерному, несколько надсадному дыханию. Вообще, у него одного окрас стал меняться раньше положенного: кислотный цвет как бы начал тускнеть. У остальных же таких изменений не наблюдалось. Бэйлфар валялся у самой дальней стены, ему сейчас было хуже. Со своего места Азайлас могла видеть, как у алого драконыша непроизвольно сокращаются мышцы спины, заставляя то выгибаться дугой, то перекатываться слева на право, не касаясь хребтом пола. Любое давление на косточки, что только начали выпирать над надорванной шкурой, причиняло ещё больше мучений. А ведь им ещё предстоит вытянуться на метры вперёд. Отделиться фалангам
