не даст мне хоть раз подтащить к опокам ковш, ведь это будет позор! Учиться на литейщика, столько ждать этого дня первой отливки — и не залить хотя бы одну форму!
Я старался изо всех сил, чтобы обратить на себя внимание: я гонял туда и обратно за новыми затычками, бродил между рядами опок, держа наготове счищалку, подавал Жоре ломик.
Выпускали последний чугун.
Уже давно замолк мотор в соседней комнате, в литейной было тихо, только слышно было, как потрескивали опоки, тлели, исходили дымом их обуглившиеся местами стенки, слышно было, как переговаривались между собой фабзайцы-зрители. Снова подошел к рукоятке ковша светловолосый, скуластый Тиктор, он собирался тащить ковш вторично, а я все держал наготове деревянные посохи.
Теперь отливка была уже для меня не мила.
Обо мне забыли нарочно, жалея, делали вид, что меня не замечают. Я стоял у вагранки, опустив голову, потный от жары, усталый и скучный.
И вдруг я услышал голос Жоры:
— Погоди, Тиктор, ты уже разливал, дай-ка Василию!
Я бросил на пол затычки и мигом схватил за железное кольцо рогач.
Повел Козакевич.
Он шел согнувшись, я видел перед собой, за пылающим кружочком ковша, его широкую спину, его слипшиеся на затылке от жары волосы, его мускулистые, обнаженные и татуированные руки, по которым струился пот. Я шел позади, держа обеими руками кольцо рогача и мелко переступая ногами по мягкому грунту литейной. Ноги вязли в песке, я думал сейчас только об одном: как бы не упасть. А упадешь — тогда расплавленный чугун хлынет на ноги, обожжет лицо.
Заливать последнюю опоку было очень неудобно. Летник приходился как раз в углу, мы долго не влезали с рогачами в этот угол, я уже стоял на цыпочках, задерживая дыхание, а Козакевич подымал обе руки своего рогача как можно выше.
— Гляди не танцуй! — крикнул Козакевич. — Замри. Будем лить сверху! — И наклонил ковш.
Струя чугуна полилась в опоку с высоты моей груди. Хорошо еще, что Жора нацелился точно: круглая воронка сразу приняла струю. Чугун бил туда сильно, мелкие брызги его разлетались повсюду, они жалили меня в лоб, в лицо, в руки. Так пекло, что хотелось кричать от жары. Я думал, что уже кожа слезает с лица, а тут еще от близкого огня глаза начали слезиться, я точно в тумане видел перед собой падающую вниз струю и едва удерживался на ногах. Я с надеждой ждал той минуты, когда ковш опустеет: эта минута наступала, ковш становился все легче и легче, форма наполнялась. Но тут, как назло, я услышал совсем близко тревожный голос Гали:
— Василь! Штаны горят!
Я сразу шевельнулся и сбил струю. Вместо воронки чугун хлынул на мокрый песок. Брызги рванулись во все стороны. Фабзайцы спрыгнули с окон на землю, но в ту же минуту шум, шипение чугуна, крик Жоры: «Да тише ты, Василь!» — все это заглушил отчаянный крик Сашки Бобыря.
— Ай, ай, ай, ай! — голосил где-то возле вагранки Бобырь.
— Лей быстро, ну! — приказал мне Жора.
Мы не вылили, а скорее выплеснули в опоку остатки чугуна и, бросив на песок ковш, помчались в соседнюю комнату, откуда слышался крик Сашки Бобыря.
Я на ходу затушил тлеющую штанину и вбежал вслед за Жорой в моторное отделение.
Там, держась обеими руками за рваный ботинок и припадая на правую ногу, носился по комнате со страшным воем Сашка Бобырь. Он кричал во всю глотку, царапал всеми пальцами кожу ботинка, силился разорвать шнурки, топал ногой об землю с такой силой, что казалось, сейчас крыша рухнет на наши головы. Наконец, отчаявшись, Сашка на секунду остановился, скользнул по нас безумным взглядом и мигом, словно его догоняла стая бешеных собак, пустился к эмалированной ванне.
Никогда в жизни я не видел такого прыжка! Сашка, не переставая кричать, с разбегу влетел обеими ногами в теплую воду ванны. Ванна не выдержала и опрокинулась вместе с Бобырем, потоки воды, плеснув на стену, поползли к нам, а Сашка, видимо получив минутное облегчение, вскочил и кошкой выцарапался в открытое окно.
Мы нашли его на лугу, шагах в пятидесяти от мастерской. Весь мокрый, заплаканный и притихший, Сашка сидел по-турецки на траве и очень внимательно разглядывал свою красноватую ногу с длинными, видно, давно не стриженными ногтями.
— Что с тобой, милый? — легко хватая Бобыря за плечи, спросил Козакевич.
Сашка повернул к нам худое конопатое лицо и очень жалобно, плаксиво протянул:
— Вот!
— Что вот? — не понял Жора.
— Вот, смотрите! — проныл Сашка, тыча пальцем в ладонь. Там, на мокрой ладони, чернела маленькая, похожая на конопляное зерно крупинка застывшего чугуна.
— Ну и что? Капелька чугуна! — сдерживая смех, сказал Козакевич.
— Хорошая капелька! — еще жалобнее проныл Сашка. — Да смотрите, эта капелька мне до самой кости ногу пропалила.
— Где до кости? А ну-ка, покажи, — попросил Жора.
Чувствуя, что сыграть мученика не удастся, Бобырь уже более скромно показал на маленькое красненькое пятнышко у себя на подъеме ноги.
— Нет, милый, — сказал Жора, — это тебе с перепугу показалось, что до кости. Кость еще цела, но…
— Товарищ инструктор, — послышался голос Полевого, — а в следующий раз надо будет проверять обувь перед отливкой. У кого будут рваные башмаки — в литейную не пускать. Получают же все хлопцы спец-обувь?
— Я не получаю, товарищ директор, — проныл Сашка, — я не литейщик, а моторист.
— Ну, а если ты моторист, — сказал, улыбаясь, Полевой и поднял с земли Сашкин ботинок, — то все равно обязан следить за обувью. Гляди, по шву же ботинок распоролся? По шву. Что, трудно зашить? Взял дратву — раз, два — и готово. А ты бы еще босиком пришел на отливку! Ну хочешь, я тебе починю ботинок?
— Нет, зачем! — испугался Сашка, вставая. — Я сам починю. — Он подошел к Полевому, волоча за собой по траве портянку, и поспешно отнял ботинок.
— И портяночки надо стирать, — сказал Полевой, глядя вниз. — Рана-то у тебя не бог весть какая — воевать с таким ожогом можно, а вот от грязной портянки может хуже дело быть. Беги-ка сейчас в школу на перевязку. Живо!
Сашка побежал, а Жора, оглядывая нас всех, приказал:
— А ну по местам, гуси-лебеди! Я один, думаете, буду вагранку разгружать?
В этот день мы возвращались домой позже обычного.
— Пойдем через Старый город, — сказал я Петьке Маремухе, когда мы вышли из ворот фабзавуча.
— А зачем через город? — удивился Петька. — Через бульвар же скорее.
— Ничего, пойдем через город. Мне надо книжку там купить по механике.
Никакой, конечно, книжки мне не надо было
