решится. Это надо смелостью обладать. Залезть при свете дня в чужой дом, когда люди просто в огороде, или даже в соседней комнате… И навалить, уж прости меня. А потом ещё встать рядом с воротами и осведомиться у хозяев ненароком: «а что это Рун от вас выходил, какие у вас дела с дурачком»?
Он снова рассмеялся, не в силах сдержаться.
– Рун, почему ты смеёшься? – с недоумением спросила Лала. – Это же тебе подлость делали.
– Ну, потому что это смешно. Сам поступок. Если про подлость забыть, – ответил он. – Удалые ребята, надо отдать им должное. Я на такое не способен. Или вот ещё покрасили корову. Или запустили свиней в избу. Или у рыбаков из ловушек рыбу стащили. Много всего, Лала. Они с размахом действовали. Не только из-за меня, я полагаю. Просто развлекались так. И придумали ещё знак рисовать угольком подле места пакости. Весёлую рожицу. Словно я эдакий мститель, оставляющий подпись, дабы знали, что это я, как бы за обиды наказываю. Так что им и сваливать на меня не слишком приходилось. Все сразу догадывались, чьих это рук дело, видя рисунок. Ну и глава всегда без сомнений меня винил, а ему же поддакивают у нас большинство. Вот и другие не утруждались сомневаться. И потом ещё сёстры Фиора слухи обо мне пускали разные. Скажем, что если девица какая мимо нашего двора идёт, я всегда в щелочку из-за ограды на неё заглядываю. Что замечали не раз меня. Так только полные дураки поступают, Лала. Слабоумные. Заглядывают в щёлки на девиц. Вот и всё. Ещё говорили, что мне овца пёстрая сильно приглянулась, что прямо смотрю на неё томно каждый раз, когда она рядом оказывается, глаз не могу оторвать.
– Как гадко, – промолвила Лала с грустью.
– Я не знаю всего, что про меня сочиняли. Я только малую часть знаю, я думаю. Но и этого достаточно. По-моему. Чтобы понять. Меня гнать хотели из деревни. Дядя ходил к главе. Долго у него был. Вернулся злющий. И мне строго настрого наказал ничего боле никогда не делать. Мне это было просто, потому что я и не делал ничего. Пакости на удивление с тех пор прекратились. Однако люд был разгневан на меня. Я стал стараться пореже в деревне бывать, всё в лесу промышлял. Бабушке поможешь в огороде, что она не может сама, и снова туда. Стал людей избегать как бы. А на кой мне они, если сердятся и думают обо мне плохо? Ещё и поэтому начали считать дураком. Вроде как странный я. А то что крепок и дерусь яростно, так вот ещё и побаиваться начали. Мол нелюдимый и злой, неизвестно, чего ожидать. Так что забудь все свои теории про девушек, которые поглядывают на меня. Никто…
Бабушка вдруг перестала похрапывать и Рун сразу умолк. Он лежал, держа ручку Лалы. Пожал ей пальчики, она пожала ему в ответ. Он улыбнулся. Храп бабушки возобновился снова.
– Давай спать, Лала, – просяще прошептал Рун. – Днём будем говорить. И обниматься.
– Спокойной ночи, любовь моя, – ласково произнесла Лала.
– Спокойной ночи, милая невеста, – тепло пожелал ей он.
День шестой и далее
Рун открыл глаза. В горнице было почти совсем светло. За окошком виднелось вступающее в права утро – ещё нет солнечных ярких красок, но тьма уже полностью ушла. Лала спала рядом на своей перинке. Их руки ночью расцепились, она подобрала свои ручки к себе, её волосы рассыпались по полу вокруг неё золотистым шёлком, виднелся из-под одеяла и кусочек узорчатого крыла. Рун полюбовался на эту картину немного, чувствуя как сразу поднимается настроение. Встал, зевнул, потянулся. Надел рубаху. Бабули в избе не было, как всегда уже в делах. Он вышел на двор. Погода стояла идеальная, ни облачка, безветрие. Похоже, поездке в город сегодня быть. Бабушка ходила меж грядок, поводя руками. Рун умылся из бочки, подошёл к ней.
– Проснулся, сынок? – добродушно сказала она.
– Ага.
– А смотри, чего я могу.
В её голосе слышались нотки довольной гордости. Она провела рукой над грядкой. Среди стоящих рядами растений возникла небольшая земляная фигурка коровы. Рун с изумлением уставился на это диво. Бабушка повела рукой снова. Коровка исчезла, вместо неё появился конь. Провела ещё раз. Конь сменился на несколько овечек и пастушка с посохом.
– Вот это да! – восхитился Рун. – Откуда ты так умеешь?
– Я оказывается могу с земелькой что хочу делать, вообще всё, – поведала старушка. Её лицо сияло детской радостью. – Надо только представить в точности, как должно быть. И оно будет.
– Да! – покачал он головой. – Чудеса вокруг нас. Сплошные, куда не глянь.
– А она ещё какие-то чудеса делала? – с любопытством поинтересовалась бабушка. – А какие, сынок?
– Вчера ничего не делала. Как ни странно, – усмехнулся Рун. – Впервые кажется такое с ней. Некогда просто было, я думаю, платья мерила дочек баронских, ты же знаешь. Ей очень нравилось это. Мне в каждом платье показывалась. Красотища! Глаз не отвести.
– Ты бы хоть мне подробней рассказал, внучок, что у барона было. А то так скупо вчера, – чуть с укором попросила бабуля. – Всё не можете друг от дружки оторваться.
– Да она тебе вчера взахлёб рассказывала. Всё и рассказала по-моему, – оправдался Рун.
– Ну она что с ней было рассказывала. А ты-то как? Как барон к тебе? Благоволил, не гневался?
– Не гневался. Просто не замечал меня. И слава богу. Так-то меня многие теперь замечают. И слуги, и знатные люди. С начальником стражи говорил даже. С офицером одним.
– Надо же! – подивилась бабуля. – А что тебе говорил господин начальник стражи?
– Да так. Про деда спрашивал. Про своего деда сказал. Мол, воевал на той же войне, что и наш. Предлагал ратному делу поучиться. Бесплатно.
– Вот ты у меня какой теперь! – с гордостью молвила старушка. – Кто с тобой беседы ведёт. Глядишь, и в люди выбьешься.
– Ну, ты тоже вон какая. Кудесница, – похвалил её Рун. – Не чета мне.
– Кудесница, – рассмеялась бабуля, вроде бы и с юмором, с самоиронией, но явно и польщённая таким званием.
Со стороны улицы послышался какой-то шум.
– Что это там? – обеспокоилась бабушка.
– Пойду посмотрю, – пожал плечами Рун.
Он направился за дом, к калитке. Чем ближе он подходил, тем отчётливее слышал звуки тихих голосов. Словно негромкая перебранка происходит рядом с их избой. Так оно собственно и было, через ограду Рун увидел дядю Яра, который спорил со стражниками.
– Иди отсюда подобру-поздорову, кому велено! – шипел на дядю один из стражников, стараясь не
