– Ага. Точно. Еду. Прямо сейчас. – Он сгреб с соседнего с Мартином Х. Своном сиденья куртку, тостер, аккордеон, забрался в высокую кабину полутрейлера, и, устроившись в удобном кресле, принялся разглядывать полочку с дисками – Дуайт Йокам и Винс Гилл[322], над лобовым стеклом переводные картинки из каждого штата вперемежку с переливающимися крестами и религиозными изречениями; уезжаю, думал он, как это легко и просто, уезжаю. Больше вы меня тут не увидите. Он крикнул с высоты кабины: – Эй, Мартин, я уезжаю, представляешь? Передашь папаше?
– Ладно, – ответил Мартин. Он жевал четыре куска никотиновой жвачки.
Путешествие заняло три дня, спали они прямо в грузовике. Машина была новой компьютеризированной моделью, и каждые десять часов мотор выключался, заставляя водителя останавливаться; Снэйкс, правда, знал, как это обойти, но говорил, что дело того не стоит; задняя часть огромной кабины напоминала небольшую квартирку с керамической плитой, стойкой для еды, телевизором, складной раковиной и модными панелями из искусственного дерева, так что Снэйкс останавливался за два часа до компьютера и дожидался, пока тот протикает – приятно было провести время, посидеть, поесть пчелиной пыльцы, выпить чашечку эспрессо. Он научил Уайти заваривать крепкий кофе в маленькой угловой кофеварке, сказал, что привык к черному, сказал, что Таппер наваливал в чашку по четыре ложки сахару, получались густые сладкие помои. Снэйкс оказался хорошим парнем, любил посмеяться, так что Уайти вовсю придуривался, передразнивал знакомых, а как-то сел на раздавленный аккордеон – тот хрюкнул – потом растянул на сколько мог меха – аккордеон выдал что-то вроде писка, рыка и под конец перднул. Уайти нравилась добродушная веселость Снэйкса, и на третий день, когда они добрались до Миссисипи, а вокруг стали все чаще попадаться черные, Снэйкс сказал, что там, куда они едут, где эта огромная свалка, там рядом с ней есть негритянские дома, их не должно быть, но вот стоят, хотя вода в окрестных колодцах пропиталась ядами.
Уайти никогда не помышлял стать шофером-дальнобойщиком, эта работа представлялась ему низкой и грязной, но сейчас, в машине, он почти передумал: он сбежал из Олд-Глори, смотрит на мир, слушает музыку, классные шуточки. В кабине приятно пахнет, поскольку Снэйкс не курит, а над зеркалом заднего вида висит сосновый освежитель воздуха. Однажды разговор зашел всерьез, и Снэйкс рассказал Уайти, как жутко ему было десять лет назад – он тогда разводился, избил свою бывшую жену, просидел некоторое время в тюрьме и там открыл для себя религию; Уайти рассказал Снэйксу, как острый кусок железа вылетел из отцовского грузовика и отрезал девочке руки, и как они ничего не знали до тех пор, пока отец той девочки не ввалился к ним домой – он полез драться к отцу Уайти, кричал и плакал, и никто ничего не понимал, но тут зазвонил телефон, мать сняла трубку, оказалась соседка, она спросила, – у вас там все в порядке? я заметила у дома машину Конрада, и теперь волнуюсь, ситуация, сами понимаете, мать тогда ответила: приходите быстрее. Он плакал, рассказывая обо всем этом, злился на себя за такую детскую слабость, и чтобы прийти в чувство, открыл окно и зашвырнул аккордеон в чистое поле – к траве и змеям.
– Эх, – вздохнул Снэйкс. – Знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Лазаю в горы. Альпинизм, когда есть время. Водилы быстро теряют форму – дрянная дорожная кормежка, задница, как груша, курево, окна закрыты, человек слабеет. Я начал лазить в горы несколько лет назад, после того, как нашел Бога, и, ты знаешь, как будто заново родился. Бросил курить, нарастил мускулы, твердые, как камень, я даже могу носить морскую форму, в последний раз я в нее влезал, в двадцать два года. А какие там места – сразу приводят в чувство. Как будто ближе к Богу. Ты бы попробовал, пока молодой. Самое то.
– Ага, – согласился Уайти. – Как-нибудь попробую. Мартин Х. Свон тоже бросает курить. Жует никотиновую жвачку и тут же курит.
– Ничего не выйдет. Завязывать, так сразу. Чтоб себя не обманывать.
(Через год или два Снэйкс, достав альпинистскую веревку – неоново-розовую и флюоресцентно-желтую на сиреневом фоне – повесился в кабине своего грузовика. Оставленная на сиденье записка гласила: «Я не буду носить очки».)
Вашу маму ждут большие перемены
Продуктовая лавка «Бриллиант» стояла под палящим солнцем на обочине автотрассы в четверти мили от двойного ряда убогих домишек, разделенных грязной дорогой. Перед самой лавкой – пятнадцать на двадцать футов – торчала заляпанная бетонная ступенька и трехъярусный фальшивый фасад из покореженного выцветшего картона, толстое зеркальное стекло окна пересекала трещина, заклеенная липкой лентой. Под крышей висела рукописная вывеска «ПРОДУКТЫ», а над дверью еще одна, сулившая «ДОМАНЮЮ КАЛБАСУ» и «ГОРЯЧИЙ БУДИН». Окно окаймляли древние объявления, сообщая, что «ДЖАКС – лучшее во всем городе пиво», НЕХИ, Отличное мороженое, Полезный для зубов табак, Браунс-мул, безалкогольное пиво и «Все в открытую», Добро пожаловать, Лучший в штате, Царский, Королевский, любимый Правителями, Принцами и Графьями жевательный табак. Рядом стояла одинокая бензоколонка, 85-е октановое число.
В задней части лавки, под рифленой металлической крышей располагались три комнаты; Адди, сорокалетняя дочка Кларенса Стрэйнджера (он умер в 1987 году, когда вдруг оборвалась цепь, державшая сиденье карнавальных качелей, и его швырнуло прямо на детскую коляску), ухаживала за маразматиком-мужем, старше ее на тридцать лет, занималась магазинной бухгалтерией, готовила сытные обеды и рисовала на квадратных кусках фанеры сцены из своего детства, растолковывая на полях, что там происходит. (Чернокожая крошка в розовом платьице и белой, со звездами, шапочке убегает по свежей пашне от двух громадин в масках, ноги у них расставлены, словно ножницы, а промежности зловеще выпирают. ОНИ МЕНЯ ЧУТЬ НЕ ПОЙМАЛИ. В ШЕСТЬ ЛЕТ МАМА ГОВОРИЛА, ЧТОБЫ Я НЕ ХОДИЛА НА ДОРОГУ. Я НЕ ПОСЛУШАЛАСЬ. ЭТИ ЛЮДИ ПОГНАЛИСЬ ЗА МНОЙ. КРИЧАЛИ УБИРАЙСЯ ОТСЮДА, ТВОЙ ОТЕЦ Е…) Она была тоненькой и низкорослой, брови на ромбовидном лице с ввалившимися щеками круто изгибались, словно крокетные обручи.
С левой стороны дверей располагалось другое окно, поменьше, чем то, зеркальное, зато с поднимающейся рамой, так что можно было обслуживать покупателей – любителей пива – стоящих прямо на улице. На полке под окном – мешанина пыльных предметов: две связки с красными бумажными чашками и игрушечными пистолетиками, коробка с шурупами, микстура от кашля «Братья Смит», «Викс» и «Луден», в рваном пакете использованные пробки с приставшим коричневым мусором, четыре пустые стеклянные банки со скособоченными крышками, все это пожелтело на солнце, покрылось пылью и мушиными точками.
В самой лавке рычали два больших холодильника, один заполняли банки с пивом, другой – соки и шипучка, у дальней стены стоял третий – с молоком, беконом, яйцами, вялыми пучками салата; через весь зал тянулись зеленые полки с консервированным добром, сладким картофелем, мамалыгой, арахисовым маслом, хлебом, супами и сахаром.
