старой деревянной лестнице наверх. На дверях чердачного ателье висела записка: «Письмо и велосипед у Хеннебергера. Элли».
«Где она может быть? Что случилось?» — Вальтер стремительно сбежал с лестницы и бросился к Хеннебергеру, владельцу овощной лавки, помещавшейся в подвале. Тот отдал ему письмо, и Вальтер взял свой велосипед, стоявший в сарае. Письмо он тут же вскрыл.
«Уехала в Италию не одна! Прости и прощай!» — писала Элли.
Весь вечер Вальтер бесцельно кружил по улицам города. Домой пришел поздно. Родители уже спали. Только Эльфрида со своим женихом еще сидели в кухне у окна.
— Ах ты, господи! — воскликнул Пауль Гель. — Еще одна обманутая надежда!
— Сочувствую вам в том, что я еще существую, — сказал Вальтер и прошел в свою каморку.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
I
После трех месяцев предварительного заключения Эрнста Тимма выпустили; следователю не удалось собрать против него обвинительный материал. Неожиданно Тимм появился в редакционном кабинете Вальтера Брентена и бросился к нему. Они обнялись.
— Ты свой отпуск уже отгулял?
— Давно!
— Ладно! Получишь еще один!
— С какой стати?
— А с той, чтобы нам провести его вместе.
— Сейчас? В октябре?
— Лучший месяц! «Налей вина нам золотого!» Ну как? Согласен?
— Я-то согласен, но что скажет главный редактор?
Оказалось, что Тимм выхлопотал в Центральном комитете в Берлине разрешение на дополнительный отпуск для Вальтера, а у главного редактора газеты Копплера заручился обещанием, что он не будет возражать.
— Напиши нам несколько корреспонденции из Шлезвиг-Гольштейна, — сказал Копплер. Он, следовательно, знал уже и о том, где Тимм собирается провести свой отпуск.
Прекрасные недели этого отпуска были для Вальтера подлинным отдыхом и источником новых знаний. Вместе с Тиммом они вдоль и поперек исходили и изъездили край между Северным и Балтийским морем, останавливались у дитмаршских и северофрисландских крестьян, побывали на острове Сильт, купались в Пленском озере и, бродя по расцвеченному осенью краю, говорили обо всем, что приходило в голову, что радовало и что омрачало душу. Они легко переходили с предмета на предмет; делились мыслями о журналистской работе, а через секунду уже говорили о чем-то очень личном, к примеру о художнице по имени Элли, которую Тимм мельком видел на вокзале в Любеке. Боль, нанесенная разрывом с Элли, уже настолько притупилась, что Вальтер рассказывал о девушке даже с некоторым юморком. Но Тимм был достаточно умен и чуток, он прекрасно видел, что рана еще далеко не зарубцевалась. Именно поэтому он в шутливом тоне рассказал Вальтеру о любовных разочарованиях, которые сам пережил в юности.
Хорошо и интересно было бродить вдвоем; они любовались природой и вместе с тем вели горячие споры об исторических событиях, о политэкономии.
Старинная церковь в Мельдорфе все еще упрямо стояла, окруженная стеной, точно крепость. Так стояла она и за много веков до нашего времени, ибо деревенские церкви и были, в сущности, крестьянскими крепостями.
Временами Вальтер уходил в себя. Он вспоминал велосипедные прогулки с Элли. Она не питала интереса к истории, она жила только настоящим. Он представлял себе ее где-нибудь на берегу Средиземного моря… Живое оранжевое пятно, радостное красочное пятно среди пенящихся морских волн…
В Хузуме Вальтер и Тимм увидели плакат с объявлением, что вечером местная группа коммунистической партии устраивает открытое собрание в зале трактира «Золотой якорь».
— Пойдем, — сказал Эрнст. — Но сядем где-нибудь в уголочке и будем молчать. Мы с тобой в отпуске.
В зале собралось около ста человек. Сельскохозяйственные рабочие и рыбаки со своими женами, малоземельные крестьяне, мелкие лавочники. Выступал докладчик, приехавший из Шлезвига, рабочий, человек лет тридцати пяти, с умным, энергичным лицом. Он говорил все очень правильно, но местами слишком уж схематично. У Вальтера создалось впечатление, что слова оратора проносятся мимо ушей слушателей, как морской ветер, не проникая в сознание. Впечатление это подтвердилось, когда Эрнст Тимм, вопреки своему намерению, взял слово. Хотя весь день сегодня друзья обсуждали сложные теоретические проблемы, Тимм заговорил с собравшимися о повседневных нуждах мелкого люда, о заботах крестьянских и рыбацких жен, о том, как трудно им накормить, обуть и одеть свои семьи на скудные заработки мужей. Он нарисовал наглядную картину классового общества, показывал все на примерах, близких пониманию крестьян. Предыдущий оратор настойчиво подчеркивал международное значение борьбы рабочего класса, и Тимм, разумеется, говорил о том же, но Тимм особенно подчеркнул значение борьбы немецкого пролетариата за свои права.
— Социализм или капитализм, — говорил он, — означают для трудящихся Германии жизнь или смерть. Командиры картелей, заводовладельцы и крупные землевладельцы в любую минуту готовы пожертвовать благополучием народа ради своего благоденствия. Единственная сила, которая в состоянии разрешить жизненно важные для народа вопросы, — это рабочий класс. Его политике чужда болезненно разбухшая национальная гордость, она далека от шовинизма, как говорят на политическом языке. Классовая политика трудящихся не угрожает другим народам, не ставит себе задачи подняться над ними или завоевать их. Рабочий класс видит в трудящихся других стран плоть от плоти и кровь от крови собственного народа. Тех же, кто и у себя в стране, и в других странах живет и благоденствует за счет труда и сил народа, мы, коммунисты, считаем своими смертельными врагами…
«Да, хорошо, если бы у нас было побольше таких Тиммов, — думал Вальтер, — и они ездили бы по всей стране, руководили бы и на месте устраняли ошибки. Как возросло бы политическое сознание рабочих и крестьян, как возросли бы силы партии и рабочего класса».
Особенно понравилось друзьям Пленское озеро, и они решили пробыть в этих местах несколько дней. Остановились в небольшом селении Ашеберг, а отсюда отправлялись в многочасовые поездки на лодке или в такие же длительные пешие прогулки. Октябрь уже давал себя чувствовать, дни были прохладные и хмурые, но стоило солнцу прорваться сквозь тучи, и красота осенней природы переливалась всеми красками. Однажды друзья поехали на катере по озеру. На холмистых берегах из-за золотой листвы деревьев выступали крыши и башни роскошных вилл и замков. Видно было, что они необитаемы. Летний сезон окончился.
— Погляди, — сказал Вальтеру Тимм. — Вот так они пустуют большую часть года. Теперь толстосумы нежатся, вероятно, где-нибудь на Ривьере или в Мадере. Но придет время, и мы найдем лучшее применение этим дворцам. Как ты думаешь, Вальтер, вон тот замок с парком, раскинувшимся до самого озера, хорошо в нем устроить дом отдыха для наших детей? Открытый зимой и летом… А как, по-твоему, вон та огромная вилла на холме, годится она для старых заслуженных рабочих, чтобы они могли на склоне дней своих порадоваться
