Вчера на пиру он спрашивал про Авраама у служанок, разливавших пиво, но ни одна из них никогда не слышала такого имени. Княгиня Ефанда обещает непременно передать письмо. К удивлению Кукши, она даже сообщает, что Авраам – ее друг. Она просит Кукшу навещать ее. Ей не идет быть печальной, но сейчас она печальна и не скрывает этого.
– Мне здесь совсем невесело, – говорит она, – я часто вспоминаю, как замечательно нам с сестрами жилось когда-то у отца! Да ведь и ты, кажется, там не скучал? Ты помнишь конунга Хальвдана Черного?.. А здесь… Если бы не Авраам, я бы в Волхов бросилась! Жаль, что ты не принял Олегова приглашения провести у нас зиму… Но все равно – не забывай меня!
От берега один за другим отчаливают два корабля. На берегу стоит стройная сильная женщина и машет вслед кораблям белым платком. Вады рядом с ней нет… Кукша и Шульга молча сидят на веслах. Все понятно и без слов. Гребцы обращены лицом к Нову-городу, поэтому они видят княгиню Ефанду, пока она не покидает берег.
Через несколько мгновений корабли плывут уже порознь: один – вдоль правого берега в Славно, так называется посад на правом берегу на Славенском холме, а другой, на котором Шульга с Кукшей, – наискосок к левому берегу.
Их корабль плывет к здешнему Торгу, к стоящему на берегу громадному недремлющему Волосу За Торгом виднеются кровли посада с названием Прусы. Жители посада тоже зовутся прусы.
Здесь должны покинуть корабль прусские мужи, которые, как и неревские, и славенские, когда-то бежали отсюда после разгрома Водимова мятежа, страшась мести князя Рюрика. Те, кому не доводилось возвращаться домой после многолетнего изгнания, может быть, и не поймут, что испытывают сейчас эти видавшие виды мужи, почему у них, бородатых, с обветренными задубелыми лицами, на глазах блестят слезы.
На берегу толпится множество народа, как будто здешние жители прознали о возвращении своих скитальцев и вышли встречать их.
Впрочем, здесь Торг, а на Торгу всегда толпится народ…
Однако с приближением к берегу у скитальцев к волнению примешивается удивление: лица всех людей, стоящих на берегу, обращены к реке, хотя на реке как будто не происходит ничего особенного…
Наконец становится ясно, что все глядят на их корабль.
И вот корабль с разгона утыкается в берег, корабельщики привычно выскакивают и вытаскивают его на песок.
Объятия, поцелуи, слезы, смех, рыдания… Вскоре выясняется, что прусы ждут своих изгнанников здесь, на берегу, еще со вчерашнего дня, всю ночь жгли костры – и для сугрева, и, на всякий случай, для знака корабельщикам.
Приплывшие спрашивают:
– Да откуда хоть узнали-то?
Но никто не может молвить ничего определенного – то ли чьей-то исстрадавшейся матери приснился вещий сон, то ли подсказало сердце жены, стосковавшейся по мужу, то ли ворожея наворожила… Да мало ли!.. Вести ходят своим путем, кто их проследит?
Выгружены укладки и мешки – добро вернувшихся домой прусов. Остальные плывут дальше – мимо нив и редких усадеб, мимо нарядных золотистых берез, глядящихся в Волхов, как в зеркало, мимо вечевого поля, мимо хмурого елового бора… Усадьба Шульги стоит в Нереве, а Нерев – это посад, который сейчас откроется взгляду сразу за еловым бором.
Шульга и другие плывущие неревляне уже не слишком удивляются, увидев и на своем родном берегу толпу встречающих… Пути вестей воистину загадочны! Повторяется все, что было на берегу у Торга – слезы, объятия, поцелуи…
Веселый и мужественный Шульга плачет, как дитя, на груди своей матери, женщины в темных одеждах, с застывшей скорбью на лице, которую еще не успела смыть радость от возвращения сына. А Шульга сегодня самый счастливый человек на свете – он наконец воротился домой!
Глава девятая
УСАДЬБА ШУЛЬГИ
Родичи Шульги – люди весьма знатные и зажиточные, это известный старинный род, прозвание их – Мысловичи, потому что какого-то их славного предка звали Мысл. Шульгин дед был посадником. Здесь в каждом посаде выбирают посадника – и в Славно, и в Прусах, и в Нереве[203]. А князь главный над ними над всеми.
Есть у Мысловичей в разных местах села с нивами и пожнями, с обширными пастбищами, с рыболовными и охотничьими угодьями, есть перевесища и борти[204]. И всюду к делу приставлены смерды. Смерды хоть и считаются свободными людьми, однако если живешь не на своей, а на боярской земле, какая уж тут свобода! За смердами приглядывают тиуны[205].
Особенно заботятся Мысловичи о приумножении скота – скот, как известно, главное богатство. Промышляют они и торговлей, торгуют в разных землях, плавают и в Югру[206], и в Заволочьс, и в Булгар, и в Киев, и даже в Корсунь, – иногда сами плавают, а чаще посылают нарочных торговых людей, наемных или холопов.
В Нереве, на своей усадьбе, тоже, как ведется у всех рачительных хозяев, держат они всякую скотину и птицу. Особенно Мысловичи любят добрых коней и ловчих птиц. Хлев и конюшня располагаются внизу, под жилыми помещениями – хоромами, но свинарник стоит отдельно от домов – смрад от свиней больно уж злой! Возделывают Мысловичи на усадьбе огород, есть у них и сад немалый. Есть, разумеется, и холопы – без холопов с таким хозяйством не управиться.
Жилые помещения над хлевом и конюшней выстроены в два яруса, про такие помещения говорят: «хоромы в два жила»[207]. Так что вместе с помещениями для скотины эти дома весьма высоки, напоминают крепостные башни.
Вдоль верхних ярусов идут гульбища с точеными перилами, покоятся гульбища на добрых столбах, а всходят на них по лестнице. Шульгин дом на высоком месте поставлен, с гульбищ его Волхов виден, как на ладошке.
Есть на усадьбе двухъярусные амбары на столбах с гульбищами на втором ярусе и много всяких других построек. А мовница поставлена за пределами усадьбы и даже самого посада на берегу Волхова: до чего хорошо, выскочив прямо с полка, с пару, с жару, бухнуться в ледяной Волхов!
