– Ты просто не знала, что делаешь. Я слишком часто оставлял тебя одну. Теперь я это понимаю. Ты всегда была похожа на ребенка. Тебя нужно было направлять и наставлять, а меня не было рядом, чтобы дать тебе все это.
Алекс как будто убаюкивал ее. Она отрешенно смотрела на него, пытаясь найти в его лице что-то, что имело бы смысл и от чего бы ее не тошнило.
– Я прощаю тебя, Леонора, – радостно заключил он. – Я прощаю тебя. Ты меня понимаешь? Это была не твоя вина. Ты просто не знала, что делаешь. – Глаза Алекса горели. – Мы уедем отсюда. Вернемся в Америку. Переедем в Калифорнию. И я буду более внимателен к тебе, дорогая. Обещаю.
Она следила за тем, как он выговаривает каждое слово, как движутся его губы, произнося звуки. Она обратила внимание, что при некоторых словах он показывает свои белые зубы, а при других они прячутся. Язык у него во рту был розовым, а усы аккуратно обрамляли каждый изгиб губ.
– Ты понимаешь, что я говорю?
– Понимаю. – Голос ее был мертвым.
Он довольно улыбнулся:
– Ты понимаешь, что я тебя больше никогда не оставлю?
– Понимаю.
Звук собственного голоса звучал в ее ушах так, словно доносился из длинного тоннеля.
Он сильнее сжал ее лицо:
– Мы начнем новую жизнь.
При словах «новая жизнь» она судорожно сглотнула и захрипела.
Алекс обнял ее неподвижное тело и осыпал поцелуями лоб, щеки, сухие губы.
– Теперь все будет намного лучше. Вот увидишь. – Он поправил подушку у нее под головой.
Боль ждала, пока он уйдет. Раны вновь разошлись, и на них выступили капельки крови. Она схватилась за живот. Горе накатывало волнами, одна за другой, и царапало ее своими когтями. Губы ее сложились в стоне, тело содрогалось от отчаяния. «Джеймса больше нет. Он умер». Эта мысль рвала ей жилы, скорбным воплем отзывалась в каждом уголке мозга, пока за бесконечностью терзавшей ее боли не исчезли все мысли и чувства.
Прошло несколько недель, а может быть, месяцев. Леонора влачила унылое существование в толще своей скорби, как камешек, падающий в сумрачные глубины бездонного озера. Она больше не пыталась бороться с болью, которая стала ее неотъемлемой частью, пропитав кожу, кровь, все внутренние органы.
Алекс постоянно следил за ней. Она не могла перейти из комнаты в комнату без того, чтобы он не поинтересовался, что она делает. Для управления рудником в Кулгарди он нанял нового управляющего и теперь вынашивал планы продать Ванйарри-Даунс по частям. Но, несмотря на свое беспробудное горе, Леонора понимала, что не покинет Австралию, даже если это будет означать, что ее похоронят в этой земле.
– Куда ты идешь? – из своего кабинета окликнул ее Алекс.
– На прогулку, – ответила она.
– Хорошо. – Алекс снова уткнулся в газету. – Свежий воздух пойдет тебе на пользу.
Солнце слепило глаза, сухой жар окутывал кожу. Ноги тянули ее в сторону домика приказчиков, но она остановила себя и заставила повернуть на запад. Впрочем, это не имело особого значения, поскольку Джеймс был повсюду, и тоска по нему тяжким грузом давила ей на виски, на живот, на плечи. Пыль доходила ей до щиколоток. Они называли ее «бычья пыль», вспомнила Леонора и равнодушно пнула ее носком туфли. Не заботясь о направлении, она просто переставляла ноги. Шаг… Еще один… Еще…
Солнце жгло склоненную голову. Шаг… Шаг… Шаг… Пыли стало меньше, почва тут была более плотной и растрескавшейся, рыжеватого оттенка. Шаг… Шаг… Шаг… Пот стекал по лицу и пропитывал воротник ее платья. Грудь сжимало проснувшееся вдруг горе. Она пошла быстрее. Шаг… Шаг… Шаг… Прежние рыдания разразились с новой силой. Она побежала. Горячий воздух обжигал легкие. Слезы высыхали, не успев скатиться по щекам, но она продолжала бежать. Шаг… Шаг… Шаг…. Она остановилась. Над головой появилась тень. С губ ее сорвался скорбный вопль. Она схватилась за волосы и согнулась под тяжестью своего несчастья. Колени ее подогнулись, и она, упав у одинокого дерева, прижалась щекой к шершавой теплой коре; ноги ее сплелись с корнями. Она словно тонула. Глубже… Глубже… Глубже…
Она вдруг похолодела. Она уже бывала здесь раньше. Впрочем, то это дерево или другое – какая разница? От страшных воспоминаний по спине пробежал холодок, забытый ужас впился когтями ей в плечи. Леонора снова видела себя маленькой девочкой. Глаза невольно начали оглядывать бесплодную равнину в поисках одинокой фигуры отца. Ее затрясло. Все было точно так же. Паника, боль в желудке, страх безвозвратной потери. Все то же самое.
Леонора подняла руки с колен и вытянула их перед собой. Она смотрела на свои дрожащие тонкие пальцы, на ладони. И тут что-то изменилось. Она встряхнулась. На самом деле все было уже не так, как прежде. Это не руки ребенка. Пальцы ее выпрямились и замерли. Я по-прежнему здесь, я жива. Эта мысль подействовала на нее, как глоток свежего воздуха. Я по-прежнему здесь. Грудная клетка расправилась, горячий воздух буша наполнил каждый уголок ее легких. Я по-прежнему здесь. В сознании пролетела вся жизнь. Перед глазами замелькали картины прошлого. Вот она брошена умирать в пустыне. Оторвана от моря. Оставлена увядать под задымленным небом большого города. Презираема в браке. Затем попранная любовь. Потеря ребенка. Но я по-прежнему здесь. В этот момент, посреди неподвижной тишины буша, Леонора больше не олицетворяла собой свою скорбь, или свою боль, или свою потерю. Она просто была, существовала.
И пришли ответы на ее вопросы. Они прозвучали отчетливо, как будто были громко произнесены вслух. Ответы эти стучали в ее груди, кричали в ее голове, наполняли дыханием легкие, нежно обволакивали и смягчали сердце. Они пришли именно сейчас и были просты. Очень долго она не могла дотянуться до них, а теперь они открылись ей, как будто были написаны большими буквами на красной земле буша.
Теперь она может уйти. Она скажет об этом аборигенам. У нее есть земля, которую она может им предложить. Они эту недвижимость взять не смогут, это понятно. Подарить им купчую на землю было все равно, что предложить подписать контракт на воздух. Но она расскажет им – и пусть сами выбирают, остаться им или уйти. Однако сама она здесь не останется. А остальную землю она передаст матери Тома. Она помнила ее пророческие слова: Том словно мимолетный ветерок.
Леонора поднялась на ноги и снова стала взрослой. Горе не покинуло ее, но теперь она не была воплощением этого горя – она была человеком, который несет горе в себе. Она продаст свои драгоценности, заберет деньги, принадлежащие ей по праву, и уедет. Впрочем, она уедет в любом случае – даже если у нее не будет за душой ни гроша.
Леонора шла, сжимая свое горе в руках, словно дамскую сумочку, но при этом не погружаясь в него. Вдалеке показался лагерь аборигенов с жестяными крышами, отливавшими белизной и разными цветами радуги под немилосердными лучами палящего солнца. Она с трудом сглотнула, поймав себя на мысли, что видит это солнце, видит окружающую его синеву неба. Серые краски исчезли.
