Они вместе сошли с лестницы и вышли на улицу. Все было тихо, признаки жизни замечались лишь в трактире «Белая лошадь».
— Не знаю, как вам, Смит, — сказал мистер Дэрсингем, остановившись, — а мне хочется пить. Меня давно мучит жажда. Как вы насчет виски? Давайте выпьем по стаканчику, пока мы еще можем заплатить за него.
Бар был совершенно пуст, если не считать большого серого кота, нахально растянувшегося во всю длину перед огнем. Откуда-то вынырнула служанка, унесла несколько стаканов, отполировала тряпкой часть прилавка, сказала коту: «Том, Том, Том», — потом улыбнулась посетителям, как полагается даме улыбаться джентльменам, и сказала:
— Добрый вечер. Теперь здесь чище, правда?
— Два двойных виски, пожалуйста, и две порции содовой, — сказал мистер Дэрсингем.
— Два двойных, — шепотом повторила себе под нос девушка.
Мистеру Смиту невольно вспомнилось, как мистер Голспи привел его сюда и настоял, чтобы он выпил две порции виски. В тот вечер мистер Голспи сказал, что он, Смит, заслуживает прибавки. Тогда будущее казалось таким прекрасным!
— Ваше здоровье, Смит, — промолвил мистер Дэрсингем, чокаясь с ним. — Мне обидно за вас, что все так обернулось, хотя вы теряете далеко не так много, как я. Ну, выпьем за вашу удачу, за то, чтобы вы скоро нашли новое место, лучше, чем у «Твигга и Дэрсингема».
— Благодарю вас, мистер Дэрсингем, — сказал мистер Смит застенчиво. — Ваше здоровье, сэр.
— Как посмотришь на этого кота, так можно подумать, что мышам от него житья нет, — сказала служанка. — Не правда ли? А на самом деле он никуда не годится. Ни одной мыши не тронет. Верно, Том? Кормят тебя задаром, ленивую старую скотину! Поди сюда. Том, Том, Том!
— Как только улажу здесь все, поищу какую-нибудь службу на Востоке, — сказал мистер Дэрсингем конфиденциальным тоном. — Довольно с меня Сити, я никогда его не любил. Эти дела, в сущности, претят моей натуре, Смит. Мне всегда хотелось уехать на Восток. Только там можно жить, как подобает джентльмену. Один мой знакомый — он наш сосед и только недавно вернулся оттуда — как-то говорил, что может в любой момент устроить меня там на хорошее жалованье. Я теперь на это рассчитываю.
Мистер Смит кивнул. Лицо его омрачилось. Его не ожидала служба на Востоке, и слова мистера Дэрсингема внезапно открыли перед ним мрачную перспективу его собственного будущего. Но он предпочел не думать об этом сейчас.
— Посмотрите-ка на него, на этого старого дурачка, — сказала служанка, взяв кота на руки. — Ведь ты старый дурачок, Том? А красивая у него шерстка, правда? Ну, ступай на пол, Том. Марш! Нет, вы только полюбуйтесь на него! Он у нас сам умеет открывать дверь. Другого такого хитрого кота поискать, честное слово.
Мистер Дэрсингем залпом допил свое виски с содовой.
— Проклятое невезение! Хуже не бывает. Ошибка моя в том, Смит, что я не послушался… э… как его… инстинкта, интуиции, когда к нам пришел Голспи. Я хотел быть настоящим дельцом Сити, ловкачом, умеющим обделывать всякие дела, — вот как этот противный Горстейн и все остальные. Но это совсем не в моем характере. Голспи мне сразу не понравился, и мне следовало знать, что он меня погубит. Но ничего, ничего, он кончит скверно, и дочка его тоже! Вы ее видели когда-нибудь, Смит? Очень красивая, тип киноактрисы или певички из хора, и ужасная кокетка. Вам надо было бы слышать, как о ней говорит моя жена! Она была у нас в доме только один раз, больше мы ее не приглашали. А что это за история вышла у нее с Тарджисом? Голспи приходит вдруг и заявляет, что Тарджиса надо прогнать за то, что он сыграл какую-то скверную штуку с его дочерью. Я так и не понял тогда, в чем дело, но держу пари, что тут виноват не Тарджис, а мисс Голспи: сразу видно, что она за птица.
— Я тоже ничего не понял в этой истории, — отозвался мистер Смит мрачно. — Мне ничего толком не рассказали.
— Да и мне тоже, уверяю вас. Но я и не старался вникнуть, потому что о Тарджисе я никогда не был высокого мнения и рад был от него избавиться. А теперь мне немного жаль беднягу. Вы не слыхали, как его дела, Смит?
— Мисс Селлерс, кажется, была у него раза два. Я замечаю, что она к нему неравнодушна. Работы он еще не нашел, конечно, и вряд ли скоро найдет… — Мистер Смит задышал часто, как человек, который хотел было вздохнуть, да забыл, как это делается. Потом посмотрел на свой стакан с недопитым виски и медленно допил его.
— Ну, мне пора, пожалуй, — сказал мистер Дэрсингем. — После виски я проголодался. Заеду в клуб, посмотрю, нельзя ли там закусить. Может быть, я там встречу человека, который даст мне пару разумных советов насчет этого злосчастного дела. Потом поеду домой — вот уж что мне совсем не улыбается, Смит! Вы тоже домой?
— Да, — сказал мистер Смит, медленно застегивая пальто. — Я иду домой!
2
Когда автобус замешался в муравейник других автобусов, которыми кишит всегда площадь перед вокзалом Виктории, мисс Мэтфилд почувствовала, что дрожит. Она волновалась, нервы были напряжены. Она колебалась между двумя решениями. Выйдя из автобуса, она пошла на вокзал, где толпилось множество народу и уже чувствовался канун воскресенья. Отыскала место, где они с мистером Голспи условились встретиться, — на платформе, между книжным киоском и большими часами с четырьмя циферблатами. Мистер Голспи еще не пришел. Это ее не удивило, так как было довольно рано. Она даже вздохнула с облегчением, увидев, что его нет: у нее будет время собраться с мыслями.
Она далеко неспокойно и не уверенно пускалась в это путешествие. Оно было задумано и обсуждено (если можно назвать обсуждением несколько беглых, торопливых вопросов и ответов в последнюю минуту) три дня тому назад, во вторник вечером, и с тех пор она не видела мистера Голспи. Он не приходил в контору, и она не имела от него вестей, но это ее ничуть не беспокоило. Она сильно подозревала, что он скоро уедет из Лондона, но не знала, когда именно, и думала, что он еще и сам этого не знает. В прошлый вторник, перед самым расставанием, он опять попросил ее поехать с ним за город на субботу и воскресенье, — в любое место, куда ей угодно. И на этот раз она согласилась, движимая какими-то смутными, противоречивыми чувствами и побуждениями: ноткой мольбы и подлинной страсти в голосе мужчины, внезапной жаждой новых переживаний, желанием довериться судьбе и преодолеть все свои сомнения, опасения, злые предчувствия. Гостиница, которую она видела когда-то на Сассексском побережье, должна была приютить их, и, прощаясь в тот вечер, они второпях уговорились относительно часа и места встречи. С тех пор у нее несколько раз появлялось искушение написать или позвонить ему по телефону, что она раздумала ехать. Но гордость не позволяла. Она обещала, что поедет, и сдержит слово! Она ведь давно жаждет новых переживаний и — хотя до сих пор не сознавалась себе в этом, — таких переживаний, в которых участвовал бы мужчина. Так вот теперь представляется случай, она дала согласие, и отступать нельзя. Но какой-то внутренний голос, голос не только мозга, но и крови, той самой горячей крови, которую этот грубый немолодой мужчина так умел волновать, какое-то второе существо в ней, настороженное и брезгливое, кричало, что надо бежать, бежать, спрятаться. Оно восставало против убожества этого романа наспех, украдкой, настойчиво указывало на зловещее отсутствие в нем всякой чистоты и красоты. Оно с отвращением отстранялось от обручального кольца (дешевой подделки), которое Лилиан везла с собой в сумочке, — необходимого аксессуара всех подобных приключений. Когда мистер Голспи во вторник попросил ее запастись таким кольцом, ее это только позабавило. Она и раньше слыхала об этих кольцах, они казались ей просто озорной шуткой, маленькой бутафорской принадлежностью веселых эскапад, и ей легко было внушить себе именно такое отношение к кольцу, спрятанному в ее сумочке. Однако внутренний протест не утихал, отвратительный осадок оставался. Если бы Голспи предложил ей выйти за него замуж (хотя бы даже и пришлось уехать с ним из Англии бог знает куда), она бы согласилась. Но он ей этого не предлагал. Тем не менее он хотел — и сильно хотел — обладать ею, и, несмотря ни на что, ее это радостно волновало и вселяло в нее какую-то бодрость и уверенность. После этого она, может быть, станет еще нужнее ему, исчезнет его самонадеянность (вначале он казался ей необычайно самонадеянным и независимым, и это делало его еще интереснее), и тогда — тогда все может принять совсем иной оборот!
