или домработницу? Они у нас обе молодые и обе красивые. Только их обеих нет, на даче они». Походил по двору, опять подошел, спросил, где именно живет. «А вот, говорим, половину особняка занимают, и на улицу и во двор окна. А кого вы все-таки ищете?» Ничего на это не ответил, медленно пошел к калитке.
Очевидно, это был Михаил Афанасьевич. Откуда же иначе он бы узнал, что я «занимала верх прекрасного особняка в саду. Особняк цел до сих пор».
Особняк действительно цел до сих пор, хотя и сильно обветшал.
Под впечатлением этой встречи я ходила несколько дней как в тумане, ни о чем другом не могла думать.
Настолько необычно было наше знакомство, настолько оно захватило нас с первых же минут – трудно рассказать, а еще труднее писать об этом.
Вот и сейчас, прошло уже много лет, – я не могу без волнения вспомнить о том дне. А тогда я места себе не находила, все думала, что же будет дальше.
Если с первого дня знакомства я так волнуюсь, если разговор – пусть необычный, пусть из ряда вон выходящий, но все же только разговор, только один день так сблизил нас, то что же будет, если мы будем встречаться и дальше?
Надеюсь, что Вам хорошо работается,
Ваша Маргарита Смирнова.
Коктебель,
Крымская АССР, РСФСР, СССР
21 декабря 1971 года
М.С. Заболоцкой
Дорогая Мария Степановна!
Это письмо – последнее, моя милая Мария Степановна. Мне осталось совсем недолго. Не горюйте обо мне. Я не чувствую боли. Наверное я выполнила предназначение Божье на Земле и жизнь моя покатилась к закату. Я утратила интерес к пище и совсем высохла. Мне кажется, что внутри я светла и прозрачна, как воздух весенним утром.
Вы по-прежнему жадно расспрашиваете меня о моих встречах с Булгаковым. Этого следовало ожидать. У молодых всегда много вопросов, и каждый из них самый важный и неотложный. Не на все я смогу ответить – не из недоверия, а оттого, что времени остается все меньше, а я слабею с каждым часом.
Да, Булгаков, вопреки той лжи, которую ещё его коллега по перу Юрий Слёзкин поведал свету, пришёл к примирению. Какой всё-таки Михаил Афанасьевич благородный человек, он относился к людям, как завещал Достоевский: видел в любом человеке – человека. Мне посчастливилось дважды видеть Булгакова перед его смертью. Первая встреча произошла за два месяца до конца. Меня проводил к нему доктор Захаров, пообещав, что Елены Сергеевны нет дома и никто меня не увидит.
Булгаков встретил меня с любовью, я нагнулась к нему, а он потрогал моё лицо руками – какой же был в них трепет, трепет любви.
Какое это было счастье – видеть его. Как я любила его. Как я люблю его поныне. Мы провели в той крошечной комнатушке целый час. Это был предрассветный час, самый темный в ночи. Я взяла его за руку и погладила лоб. Он улыбнулся, и в этой улыбке я увидела, что происходит, когда страсть вступает в пределы смерти. Она не умирает, Мария Степановна, она лишь превращается в некую тончайшую субстанцию, полную света и жизни.
Он рассказал мне, чего хотели от него «великие», – они явились в ночь, когда началась лихорадка. Они пообещали вернуть ему жизнь и исполнить все его желания, чтобы он написал еще один шедевр, а потом еще и еще при том условии, разумеется, что он будет писать под их диктовку, что строчки его произведения будут скованы их властью. Они сказали, что тело его наполнится новой силой, а имя прогремит по всему миру. Но, он сказал мне, эти «великие» ошиблись в одном. Среди сокровищ, которые они ему сулили, не было только правды. А без нее все остальное не имело смысла. Булгаков в гневе выгнал их вон – эта-то ярость и убила его, хотя душа продержалась в теле еще пару месяцев.
«Берегись торговцев смертью, Маргарита, – сказал он мне, – этих пожирателей душ, дельцов тьмы. Иначе их черный вихрь закружит и поглотит тебя».
Не было ни горьких упреков, ни слов прощения. К чему они? Он сказал только: «Молчи и держись подальше от людей. Ты сама защитишь себя тем, что мужчины по глупости своей считают притворством. Они боятся и любят тебя, Маргарита, как когда-то боялся и любил я». Он рассмеялся; и потом, на исходе часа, велел мне уходить. Я не пролила ни слезинки. Я только молила Бога, чтобы Он позволил мне быть рядом с ним в его последний час. Я знала, что мои молитвы будут услышаны. Бог не мог отказать мне в этом. Я отправилась домой и стала ждать».
Смерти не пришлось ждать долго, Булгаков. Дня за два до кончины Булгаков впал в кому. Бог услышал мои молитвы. Он всегда слышал молитвы тех, кто поклонялся Создателю. День настал. Она знала: пора. Служанка сказала, что Булгаков спал и что все разошлись. Я шла к нему через весь город. В доме оказался только один человек, какой-то дальний знакомец Булгакова, не знавший меня в лицо. Я сказала: «Я – племянница Булгакова». Потом он сообщил всем, что приходила племянница. Они, конечно, решили, что это была первая жена Татьяна Николаевна Лаппа.
«Как он был прекрасен, Мария Степановна. Его лицо его стало совсем прозрачным. Он спал глубоким, тяжелым сном. В горле клокотали смертные хрипы. Он открыл глаза, увидел меня и улыбнулся. Потом возвел к небу руку и, победно потрясая кулаком, проклял этих «небесных богов». Затем рука его бессильно упала на кровать. Навсегда. Даже в этот миг он не дался им, «великим».
Я не чувствовала горечи. Все было так, как и должно было быть. Я знала это не умом, а женским нутром, ибо это и есть истинное знание.
На этом, родная Вы моя, Мария Степановна, моя история заканчивается. Ну а все эти члены антропосовского общества, кавалеры Ордена Тамплиеров, включая иллюминатов, легендарного Карелина и всех остальных масонов – тех, кто плетет тайные сети, чтобы опутать ими мир, продают свои души дьяволу в обмен на власть, не понимая, что теряют при этой сделке. Сами того не ведая, они живут в выдуманном, условном мире. Эти бездушные существа заселяют землю своими потомками, такими же живыми мертвецами, поклоняющимися фальшивым богам. Они бесконечно высокомерны и самонадеянны, но «великие» из тайных обществ с легкостью обводят их вокруг пальца. Они же, в свою очередь, дурачат простых людей, отнимая у них все самое ценное, а те, простофили, не
