руку, которую прижимал к уху. – Застрял под землей и, наверное, сдохну с голоду, но мне в жизни не было лучше.
– Плохо притворяешься.
– Меня не учили предотвращать твои попытки самоубийства.
Он отвернулся.
– Значит, у твоего учителя нет дара предвидения.
– Большую часть жизни ты был моим учителем.
– Да. Я знаю. Это была шутка.
– Ха-ха-ха. А теперь подними подбородок и не двигайся.
К счастью, он как будто бы смирился и откинул голову назад. Кровь из рваного пореза залила кожу до ключицы, но рана была неглубокая. Я выдохнул с облегчением.
– Слава богам. Не слишком глубоко. Я перевяжу, как сумею, но я не… – я едва не произнес имя Йитти. – …Теп, поэтому чудес не жди, – закончил я, надеясь, что он не заметит ни паузы, ни внезапно участившегося сердцебиения.
Я потянулся за алым кушаком, который Гидеон бросил рядом с плащом. Наверное, шелк – не самый подходящий материал для перевязки, но у нас не было выбора. Я подождал, пока Гидеон запрокинет голову, зашипев от боли, и обмотал пояс вокруг его шеи. Кушак был длинный, но мне нужно было лишь сдавить порез, и поэтому я завязал простой узел.
– Ты мне там красный бантик на шее завязываешь?
– Конечно, – ответил я, продолжая заниматься своим делом. – Если тебе не нравятся бантики, нечего было резаться.
Он бросил на меня усталый взгляд.
– Точно. Запомню на будущее.
– Вот и славно. – Я затянул узел потуже, но проверил, сможет ли Гидеон дышать, просунув под повязку два пальца. – А вообще тебе идет.
Закончив перевязку, я перекатился на спину рядом с ним и подождал, пока острая пульсация боли в ухе утихнет, превратившись в бесконечную резь. К счастью, Гидеон не воспользовался возможностью вскочить и броситься на поиски ножа. Пусть мы застряли под землей без возможности выбраться, но хотя бы следующие несколько минут мне не придется шевелиться.
Гидеон повернул голову и посмотрел на меня.
– Прости меня.
– Не извиняйся. – Держать голову так, чтобы смотреть ему в глаза, было очень больно, но я не мог отвернуться. – Я понимаю. То есть я не понимаю, но понимаю.
– Я уже говорил, что ты плохо притворяешься? – Его губы тронула усталая улыбка, и я не мог не улыбнуться в ответ.
– Говорил, но не стесняйся, повторяй.
Я снова стал смотреть вверх, на тени, пляшущие на камне над нами и, пытаясь унять дыханием приступ боли, возникающей при каждом движении головой, отстраненно подумал, долго ли еще будет гореть фонарь.
– Ты ранен. Это я?..
– Все нормально.
Я чувствовал на себе его взгляд.
– Все нормально, – повторил я. – Ты меня не ранил.
– Лжец из тебя тоже ужасный.
– Ладно, у меня кое-что болит, но это не твоя вина, и ты ничего не можешь сделать. Можем мы теперь перестать говорить об этом?
– Конечно. Давай поболтаем о погоде. Здесь довольно прохладно для этого времени года. Интересно, будет ли дождь?
– Ухо болит, ясно? Да, звучит глупо, но это правда.
Он обернулся.
– Не глупо. Какое ухо?
Я показал на правое.
– Как будто нож кто-то втыкает. Уже не в первый раз, но я так и не понял, с чего начинается и как это прекратить. Кажется, ничего не помогает, кроме как смириться или лечь спать.
Так легко было вернуться к старой привычке болтать с ним как с другом, будто ничего не изменилось. Только все изменилось, и мы больше не друзья.
– Я могу помочь?
– Нет. Ничего страшного, я просто полежу, пока не станет легче, а потом продолжим копать.
– Ты правда веришь, что в этом есть смысл?
Я оглядел нашу каменную тюрьму, подавив приступ паники.
– Не знаю, но все равно попробую.
Некоторое время мы лежали молча в давящей тишине каменной гробницы. Сквозь крошечное отверстие, ведущее во внешний мир, еще проникал дневной свет.
– Когда началась боль?
После долгого молчания его голос показался мне каким-то бесплотным.
– В этот раз или в первый?
– В оба.
– После того, как обрушились камни. И я не знаю.
Я солгал, но отвечать «после того, как твой брат приложил меня лицом о дорогу», казалось не слишком разумно. Под тонкой корочкой дружеских тем все было слишком болезненное, чтобы рисковать.
Гидеон издал хорошо знакомый мне звук, похожий на щелчок языком и втягивание воздуха. Он понял, что я лгу, но не стал переспрашивать.
Глубокое дыхание потихоньку сделало боль переносимой, и я осторожно сел.
– Хотел бы я знать, что это было, – пробормотал я, чувствуя изнеможение при одном только взгляде на гору камней, которую еще предстояло разобрать.
Гидеон пошевелился рядом, и у моих губ появился бурдюк с водой.
– Попей, станет легче.
Он не бросился за ножом, но был бледен и выглядел измученным, рука с бурдюком дрожала. Я вытащил пробку и смочил губы, пока Гидеон разглядывал содержимое мешка.
– Наверное, стоит что-нибудь съесть. – Он вытащил толстую лепешку из жареного риса. – Вот, держи.
Я взял ее, наблюдая за Гидеоном. На первый взгляд он не изменился по сравнению с человеком, которого я в последний раз видел на троне в Мейляне, но в его позе появилось что-то хрупкое, неуверенное и скованное. Он тоже посмотрел на меня, и взгляд глубоко запавших глаз был ясным.
– Я съем, если ты тоже поешь, – сказал я, кивая на лепешку. – Иначе я могу подождать.
Он знал меня достаточно, чтобы не сомневаться в моем упрямстве или в том, что я использую его заботу против него, если придется.
– Ладно. – Он вынул из мешка еще одну рисовую лепешку и приветственно поднял ее вверх. – Да хранят нас боги.
Вряд ли это было возможно так далеко от дома, но я предпочел промолчать и просто смотрел, как он ест. Рис оказался сладковатым, и каждый кусок стал испытанием для моей челюсти, вынуждая есть так же медленно, как Гидеон. Но я все же утолил голод, и, закончив с едой, мы сделали по глотку воды и улеглись на земляном склоне. Я хотел копать дальше, но Гидеон выглядел так, будто рухнет замертво, если не отдохнет.
– Помнишь, как ты бросил целую горсть перечных орехов в котелок с тушеным мясом? – спросил я, пытаясь вызвать у него хорошие воспоминания.
Однажды зимой мы выслеживали стадо оленей под руководством Экки, старого следопыта Первых Клинков. Это была не столько охота, сколько тренировка новых седельных мальчишек и девчонок. Гидеон должен был помогать, и в первый вечер ему поручили командовать приготовлением ужина.
Гидеон тихо усмехнулся.
– Хорошая была еда, очистительная.
– Очистительная! Да у меня несколько часов текло из носа. А Ламх плакал.
– Весьма очистительная.
Я затрясся от смеха, прорвавшегося сквозь горе и страх, и не мог остановиться.
– Вот ты смеешься, – обиженно заметил Гидеон, – а Экка тогда назвал блюдо замечательным, помнишь?
– И с таким честным лицом.
– Он тоже плакал.
Пока он жевал, слезы беззвучно текли из его глаз. А теперь они текли из моих, пока я смеялся, зная, что за радостью таится глубокая печаль обо всем, что мы потеряли. Смех Гидеона был тихим и вымученным, похожим на
