красную розу из высокой узкой вазы на их столике, поднесла к лицу.
– Живая, – сказал он.
– А у меня мёртвая.
– Ты о нас?
– Я? С чего бы? Я про мою розочку.
– Тебе идёт.
– Пусть сыграют ещё. – Она кивнула на оркестрантов.
Он, не вставая, подал знак официанту, тот вопросительно поднял брови.
– Скажи Сержику, Костик.
Официант умчался. Зазвучала снова та же мелодия. Над столиками плыла «История любви». Она откинула голову, закачалась в такт, зачарованно прикрыла глаза.
– Тебе идёт это платье, – повторил он, не сводя с неё глаз. – Оно было на тебе в тот раз. В театре.
– Не забыл?
– Я и билеты, корешки, храню.
– Сентиментализмом ты не страдал. Открыл в себе?
– Это ты не замечала.
– Я есть чертовски хочу, – откровенно и нервно спохватилась она. – Ничего с утра не ела.
– Что будем заказывать? – Он щёлкнул двумя пальцами, подняв правую руку.
Подлетел Костик, сама учтивость, раскрыл перед каждым большую книжку – меню, склонился над её плечиком.
– Всё вкусное! – захлопнула она книжку и озорно сверкнула глазами на оркестрантов.
– Костик, как обычно, – кивнул он официанту и спросил её: – Тебе красное?
– Отчего же? – Она встряхнула волосами. – Выпью-ка я водочки!
Он посмотрел на неё внимательно, не узнавая прежней, скромной девушки, лёгкая грустная улыбка скользнула по губам и исчезла:
– Потанцуем?
– А танец кончился, – почти обрадовалась она.
Музыка действительно умолкла.
– Тогда выпьем за встречу?
Водка уже стояла на столе в графинчике.
– Выпьем.
Он пододвинул ей блюдце с кружочками лимона. Они выпили. Она взяла лимон, пожевала, прыснула:
– Не будет деток-то!
– Ты о чём?
– Я о милиционере.
Он недоумевая поднял брови.
– Тот, который тебя забирал, детьми грозился.
– Прости меня.
– Ну что ты.
– Прости. Я хотел всё объяснить.
– Как раз есть время.
– Я думал потом. Посидим…
– Я напьюсь. Давай уж сейчас, на трезвую голову.
– Майя, что с тобой?
– Со мной? Ничего. Давай, давай. Пока я не пьяная. Валяй.
– Я чувствую, ты сегодня не в себе.
– Ты зачем меня звал?
– Увидеть… Объясниться… То, что произошло, это…
– Ну-ну. Не дрейфь. Валяй! Как ты напился? С кем? Как ты под наши окна припёрся! И разлёгся там, собрав детей и милицию! Воспитатель милиционеров!
– Майя, прости.
– Нет, ты хотел всё рассказать? Рассказывай же. Пьяной я буду хуже.
– Хорошо.
– Я слушаю.
Он опустил голову. Она, выплеснув накопившиеся эмоции, как будто успокоилась, тяжело вздохнув, налила себе минеральной воды, залпом выпила и отвернулась в окно.
– Рассказывай, рассказывай.
– Хорошо. Но я буду много говорить.
– Ничего. Мне не впервой. Я учитель. Наберусь терпения.
– Ты ничего не знаешь.
– Откуда же мне знать. Мы тёмные люди.
– Я не об этом.
– А я о том.
– Не надо, Майя. Не перебивай меня, пожалуйста. Мне и так очень трудно.
Она едва сдержала себя, но промолчала. Минуты три он крутил вилку в руках, не находя ей место, потом коснулся своей рюмки, посмотрел на неё виновато, налил себе водки и выпил.
– Начну с того, что я не тот, за кого ты меня принимаешь, – сказал он неуверенно.
– Ты убиваешь меня. Ну прямо Генри Филдинг. История Тома Джонса, найдёныша[67], в современной обработке.
– Я оговорился, – смутился он. – Я хотел сказать, что я не тот, чью фамилию ношу.
– Шпион! – Она зло хмыкнула. – Слушай, может, хватит мудрить? Может, уже пора серьёзно?
– Моя настоящая фамилия Альтман. Мой родной отец Альтман Моисей Янкелевич, бывший преподаватель философии, был осуждён в тридцать восьмом году в группе так называемых «врагов народа» и умер через десять лет в лагерях, мать вышла замуж, мне дала фамилию нового мужа, что позволило поступить в институт.
Он выговорил это всё разом, неотрывно глядя прямо ей в глаза, остановился набрать воздуха, молчал, ждал реакции.
Она сжалась, будто враз замёрзла, подобрала шаль, только ножки не поджала под себя, мешали туфли на высоких каблуках и неудобный стул.
– Так, так, – сказала машинально, плохо соображая, всё ещё ожидая подвоха, розыгрыша, – ты изрядно подготовился в этот раз. Слышала я про Альтмана и про процесс тот в институте. Двадцать с лишним человек. Их всех расстреляли. Мы всё собирались со студентами сделать мемориальную доску…
– Не расстреляли пятерых, – твёрдым голосом перебил он и добавил: – Но и не вышел из лагерей никто. Все умерли там. Мать скрывала. Даже после того, как всех реабилитировали после двадцатого съезда партии.
– Как?
– А я так и жил под фамилией Свердлин, – усмехнулся он. – Красивая фамилия, правда? Почти Свердлов. Яков Свердлов. Председатель ВЦИКа. Самый главный человек в России! Выше Ленина!
Она замерла, поняв наконец, что ему не до шуток, что он давно уже говорит ей правду и сейчас на грани душевного срыва.
– Умер тот Яков, у них самый главный, от чахотки, – горько сказал он, – и муж её, чью фамилию мне дали, тоже умер от инсульта. А я вот гордо живу! И мне даже поначалу разрешили учиться в Высшей школе чекистов. Только выгнали потом. Нашли маленький повод, но веский. На самом последнем курсе. Оказывается, я обманул всех, про родного отца скрыл. Про мать не вспомнили, а сына турнули. Я претензий не имею, так как по-хорошему турнули, дали сразу экстерном в гражданском институте экзамены сдать. И корочки красные дали. И с работой помогли. Прямиком в штаб. Правда, милицейский. В прокуратуру, в суд – ни-ни, а в милицию взяли. Конечно, некоторым показалось, что это побегушки, а не работа…
Он плеснул себе из графинчика и выпил, не взглянув на неё. Она молчала, не зная, как себя вести.
– Только со смертью обоих всё не кончилось. – Он тут же потянулся налить ещё.
– Может, хватит, Володя? – нерешительно сказала она.
– Не бойся, то, что случилось тогда, не повторится, – горько усмехнулся он. – Прости ещё раз. Тогда было другое.
– Ты много пьёшь. Я не хочу, чтобы ты пил.
– Прости. Я больше не буду. Да и рассказал почти всё. Что тебе ещё надо знать? Как дочь прокурора ты знаешь теперь достаточно. Можно сказать, почти всё. Остальное всё видела и знаешь сама.
– Ты уже пьян…
– Пьян, но я всё осознаю. И сказал всё, что хотел. Теперь слово за тобой… Но я не жду быстрого ответа.
У неё необычно потяжелела голова от нахлынувших вдруг мыслей и новых чувств.
Подошёл официант, Свердлин смолк, начал искать сигареты по карманам, выложил пачку на стол, но курить не торопился.
– Подавать горячее?
– Как? – Он взглянул на неё.
– Мне расхотелось. – Она, словно в прострации, провела рукой по лицу и, хотя выпила немного, голова её кружилась, мысли путались, в мозгу метались какие-то
