Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
мои прошу вас возвратить мне теперь же, если можно. У меня перепишут их в четыре дня, и переписанные отдам в полную вашу волю, в рассуждении перемен, которые прошу вас делать, не спрашивая моего согласия, потому что я только это и имел в виду, чтоб отдать их на суд и под покровительство таланту, которому не знаю равного, а без этого неодолимого желания привлечь на свои „Записки“ сияние вашего имени я давно бы нашёл людей, которые купили бы их или напечатали в мою пользу.
Вы очень обязательно пишете, что ожидаете моих приказаний; вот моя покорнейшая просьба, первая, последняя и единственная: действуйте без отлагательства. Действуйте или дайте мне волю действовать; я не имею времени ждать. Полумеры никуда не годятся! Нерешительность хуже полумер, медленность хуже и того и другого вместе! Думал ли я когда-нибудь, что буду говорить такую проповедь величайшему гению нашего времени, привыкшему принимать одну только дань хвалы и удивления! Видно, время чудес опять настало, Александр Сергеевич! Но как я уже начал писать в этом тоне, так хочу и кончить. Мне так наскучили бездейственная жизнь и бесполезное ожидание, что я только до 1 июля обещаю вам терпение, но с 1-го, пришлёте или не пришлёте мне мои „Записки“, действую сам».
В письме от 25 июня 1836 года Александр Сергеевич подробно объяснял нетерпеливому автору ситуацию с изданием книги: «Очень вас благодарю за ваше откровенное и решительное письмо. Оно очень мило, потому что носит верный отпечаток вашего пылкого и нетерпеливого характера. Буду отвечать вам по пунктам, как говорят подьячие.
1) „Записки“ ваши ещё переписываются. Я должен был их отдать только такому человеку, в котором мог быть уверен, оттого дело и замешкалось.
2) Государю угодно было быть моим цензором, это правда, но я не имею права подвергать его рассмотрению произведения чужие. Вы, конечно, будете исключением, но для сего нужен предлог, и о том-то хотелось мне с вами переговорить, дабы скоростью не перепортить дела.
3) Вы со славою перешли одно поприще; вы ступаете на новое, вам ещё чуждое. Хлопоты сочинителя вам непонятны. Издать книгу нельзя в одну неделю, на то требуется по крайней мере месяца два. Должно рукопись переписать, представить в цензуру, обратиться в типографию и проч. и проч.
4) Вы пишете мне: „действуйте или дайте мне действовать“. Как скоро получу рукопись переписанную, тотчас и начну. Это не может и не должно мешать вам действовать с вашей стороны. Моя цель — доставить вам как можно более выгоды и не оставить вас в жертву корыстолюбивым и неисправным книгопродавцам.
5) Ехать к государю на манёвры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших „Записок“. Это объясню я вам, когда буду иметь счастие вас увидеть лично» (10, 589–590).
Отважной наезднице была непонятна «робость» великого поэта; ждать она не захотела, рукопись забрала и отдала двоюродному брату И. Г. Бутовскому, который рвался поработать в «Современнике». На это П. А. Вяземский писал, что он «набитый дурак» и сотрудничество с ним не только бесполезно, но и вредно. Тем не менее Иван Григорьевич издал книгу «Кавалерист-девица», о чём Надежда Андреевна позднее жалела, говоря, что «имела глупость лишить свои „Записки“ блистательнейшего их украшения, их высокой славы — имени бессмертного поэта».
Вскоре после выхода «Записок» кавалерист-девица Надежда Андреевна уехала в Елабугу, где провела почти три десятилетия своей жизни, о которых писала: «Всё затихло, как не бывало, и одни только незабвенные воспоминания сопровождают меня на диких берегах Камы…»
Умерла Дурова весной 1866 года. Хоронили её с воинскими почестями. Перед гробом Надежды Андреевны офицер местного гарнизона нёс на бархатной подушке её Георгиевский крест — единственный Георгиевский крест со дня учреждения этой награды в России, данный женщине.
Редакторские будни
Гораздо проще были у Пушкина издательские отношения с его старым приятелем Д. В. Давыдовым. 20 мая Александр Сергеевич сообщал ему: «Статью о Дрездене не могу тебе прислать прежде, нежели её не напечатают, ибо она есть цензурный документ. Успеешь ещё наглядеться на её благородные раны. Покамест благодарю за позволение напечатать её в настоящем виде».
Денис Васильевич отвечал: «Эскадрон мой, как ты говоришь, опрокинутый, растрёпанный и изрубленный саблей цензуры, прошу тебя привести в порядок: убитых похоронить, раненых отдать в лазарет, а с остальным числом всадников — ура! — и снова в атаку на военно-цензурный комитет. Так я делывал в настоящих битвах — унывать грешно солдату — надо или лопнуть, или врубиться в паршивую колонну цензуры».
Речь в обоих письмах идёт о статье Давыдова «Занятие Дрездена». Она была посвящена самовольному захвату части столицы Саксонии небольшим отрядом армейских партизан. Это не понравилось генералу Ф. Ф. Винцингероде, в подчинении которого находился Денис Васильевич. Давыдов был отстранён от командования со следующей мотивировкой командующего: «Как бы то ни было, а ваша вина в том, что вы действовали наперекор запрещению вступать в переговоры и заключать перемирие с неприятелем. Нет отговорок в незнании приказов, издаваемых в армии, и потому я не могу избавить вас от военного суда. Сдайте вашу команду подполковнику Пренделю и извольте отправиться в императорскую и главную квартиру. Может быть, там будут с вами снисходительнее; я не люблю; я никогда не употребляю снисходительности в военном деле. Прощайте».
Военная цензура не пропустила этот эпизод, и раздосадованный Пушкин писал: «Куда бы кстати тут же было заколоть у подножия Вандомской колонны генерала Винцингероде как жертву примирительную! — я было и рукава засучил! Вырвался, проклятый; Бог с ним, чёрт его побери».
Александр Сергеевич сожалел, что статья «Занятие Дрездена» не попала во второй номер журнала, который был «весь полон Наполеоном». Были сложности и с другой статьёй Давыдова — «О партизанской войне». Пушкин уведомлял автора: «Ты думал, что твоя статья о партизанской войне пройдёт сквозь цензуру цела и невредима. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные цензоры марают для того, чтоб доказать, что они читают».
В первой статье Давыдова цензору не понравилась критика начальствующих лиц, во второй — прославление народных масс, крестьян, которых он противопоставлял дворянам: «Сколь они возвышаются пред потомками тех древних бояр, которые, прорыскав два месяца по московскому бульвару с гремучими шпорами и густыми усами, ускакали из Москвы в отдалённые губернии, и там, пока достойные и незабвенные соотчичи их подставляли грудь на штык врагов родины, они прыскались духами и плясали на могиле Отечества! Некоторые из этих бесславных беглецов до сих пор вспоминают об этой ужасной эпохе как о счастливейшем
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
