Бесследно растворились более трех миллиардов долларов международной помощи, в основном — благодаря усилиям Т.В. Суна, занимавшего пост министра финансов в правительстве Гоминьдана. Именно он настоял на том, чтобы все средства распределялись возглавляемой им Китайской администрацией помощи и реабилитации. Американские газеты писали: «Уже через несколько дней после поступления продуктов и вещей в рамках гуманитарной помощи они уже продаются по грабительским ценам в повсеместно возводимых ларьках, причем торговцы даже не утруждают себя тем, чтобы сорвать с них этикетки с символикой ООН и Красного Креста».
Если Т.В. Сун работал по-крупному, то другие республиканские товарищи Чан Кайши развернули кампанию грабежей и разбоя, какой еще не знал мир. Любой мало-мальски состоятельный человек объявлялся изменником, после чего все его имущество подлежало конфискации. У других гоминьдановцы отбирали предприятия на основании того, что они якобы являлись сторонниками коммунистов. В течение нескольких недель правительство националистов прибрало к рукам практически все предприятия в Шанхае. Любой, кто находился в городе во время оккупации, рассматривался как предатель, все юристы, практиковавшие в период между 1942 и 1945 годами, были немедленно лишены лицензий. Некоторых настоящих предателей действительно привлекли к ответственности, но они получили смехотворные сроки, после чего их взяли на работу в правительство националистов. Изменник Ван Цзинвэй умер своей смертью за несколько дней до того, как на Хиросиму упала бомба. Возможно, это был последний добрый жест со стороны богов справедливости, которые начисто позабыли про Город-у-Излучины-Реки.
Шанхайцы очень скоро поняли, что их гоминьдановские освободители на самом деле всего лишь новые угнетатели.
Войска Мао находились на марше.
* * *
— Нас предали, — бесцветным голосом констатировал Лоа Вэй Фэнь, глядя в никуда.
Цзян, державшая на коленях свою наполовину японскую дочь, медленно кивнула.
— Никогда еще за всю историю Договора Бивня…
— Насколько нам известно, — перебила его Цзян. — Повторяю: насколько нам известно, еще никогда и никто из Троих Избранных не предавал Договор. — Ее слова прозвучали эхом какого-то древнего голоса.
— Наш Конфуцианец тешит себя мыслью о том, что Человек с Книгой — это именно он, — сказал Убийца.
— Мужчины с фотографиями, ученые с книгами… — пробормотала она.
— Что?
— Ничего.
— Я еще раз говорю: наш Конфуцианец считает, что…
— Это просто смешно. Человек с Книгой — Мао Цзэдун.
— Конечно.
— Но подумай вот о чем, Лоа Вэй Фэнь. Хотя Конфуцианец, возможно, пытается предать нас, он, помимо своей воли, продолжает выполнять обязанности по отношению к Договору Бивня. Мао и его люди возьмут Шанхай и отдадут его народу черноволосых — единственному, который может построить Семьдесят Пагод. Значит, мы по-прежнему помогаем осуществить Пророчество Первого императора.
— Но Конфуцианец пытался предать Договор, и за это он заслуживает смерти.
— Почему? Ведь он до сих пор делает все, что должен делать согласно Договору, пусть даже сам того не понимает.
— Пока не понимает.
— Ну и что? Разве это имеет значение?
— Конфуцианец служит Договору до поры до времени, но, дорвавшись до власти, он начнет создавать для Китая такое будущее, которое выгодно только ему и таким, как он. Ты сама это понимаешь.
Цзян согласно кивнула.
— А мы с тобой станем для него помехой. Разве не так?
Эта фраза повисла в воздухе пылающим знаком опасности.
— Возможно, ни один из Троих Избранных в прошлом не предавал Договор, — наконец сказала Цзян, — но уж точно никто из них не убивал другого. Мы не станем первыми в этом, Лоа Вэй Фэнь.
— Согласен. Но если кто и выступает первым против товарищей по Договору, то это не я, а Конфуцианец.
— Почему?
— Потому что мы представляем угрозу единственному, что является для него ценностью.
— И что же это?
— Власть.
Цзян снова кивнула и нежно пощекотала грудь дочери. Девочка захихикала. Убийца отвел взгляд в сторону.
— Не надо! — резко сказала Цзян.
— Я не хотел тебя обидеть. — Он вновь повернулся к ней.
— Мне не стыдно любить ребенка, рожденного от японца, и проявления этой любви не должны тебя шокировать. Мы живем ради Света. Все должно перемениться, иначе Тьма вернется и останется навсегда.
— Твои родственники приняли этого ребенка? — переведя дух, спросил Убийца.
— Еще нет, но обязательно примут. Когда мой отчим женился на моей матери, в шоке были и его еврейские сородичи, и китайские родственники мамы. Это не был идеальный брак. Да и разве бывают вообще идеальные браки? Но этот брак был очень важен. Он заставил повернуться весь Шанхай — так, как большой корабль Британской восточно-индийской компании медленно поворачивается к ветру.
— Еще одна разновидность Белых Птиц на Воде, — с кивком произнес Убийца.
Несколько секунд Цзян молча смотрела на него, а потом проговорила:
— Ходят слухи, что рыжеволосый фань куэй — с тобой и твоей Гильдией и что у него — волшебный ребенок.
— Никакой это не волшебный ребенок, а обычный китайский мальчишка.
— Он ведь любит этого мальчика, правда?
— Да.
— Ну вот. Рыжеволосый фань куэй воспитывает китайца, а китайская куртизанка растит японскую девочку. Мы определенно движемся к Свету.
Такой поворот разговора заставил Убийцу испытать неловкость.
— Значит, мы поддержим приход в Шанхай Мао Цзэдуна, даже несмотря на то что рядом с ним будет находиться Конфуцианец?
— Мао — Человек с Книгой, поэтому мы поддержим его. Это не будет сложно. Жителям Шанхая уже опостылела продажность и некомпетентность гоминьдановского правительства, и, если бы Чан Кайши осмелился показаться на улице, его забросали бы тухлыми помидорами.
— Я согласен с тобой. Но не стоит ли нам ускорить ход событий?
— Разумеется. Это именно то, что делает Договор Бивня.
Но убивать Конфуцианца нельзя. Он будет гораздо ценнее для нас в качестве советника Мао.
— Он обрушится на тебя, на меня и на Резчика. Он не может допустить, чтобы мы остались в живых и, таким образом, сдерживали его возвышение.
Цзян обдумала слова Убийцы, согласно кивнула, но добавила:
— И все же до поры до времени мы его не тронем.
— Но ведь его целью является возвращение власти конфуцианцам, а не строительство Семидесяти Пагод.
— Не спорю с тобой, но Мао настроен более антиконфуциански, нежели Чан Кайши, поэтому нам следует подождать и посмотреть, что из этого получится. Возможно, приход Человека с Книгой и наступление эпохи Семидесяти Пагод ближе, чем мы думаем.
