Слышался шум воды и шум ветра.
Она снова набрала в грудь воздуха и крикнула во всю мочь:
– О великий Гауин, я вручаю тебе мое сокровище!
Поднявшаяся высоко голова теперь опускалась.
Что Прин испытала тогда – страх, ужас? Нет; чудовище было ужасом само по себе, и она наблюдала за ним как бы извне. Экстаз, безразличие, отвага, смятение бушевали в ней, сливаясь в нечто единое.
Жестом, взявшимся невесть откуда, как и слова, она сняла с шеи цепь. Та запуталась в волосах и зацепилась за ухо, но наконец-то освободилась.
Прин метнула астролябию как могла высоко.
Гауин взревел.
Гауин взмахнул крыльями.
Море и ветры поднялись навстречу ему, и Прин пустилась бежать.
Рев несся вдогонку.
Она скользила на мокрых плитах, отталкивалась от стен.
Вода уже доставала до щиколоток. Прин соскользнула с мостовой в трясущийся ил.
Вода дошла до колен, до пояса. Ноги вязли. Прин упала, вынырнула, ухватилась за торчащий из берега корень, полезла вверх, выкашливая соленую воду. Бабушка не говорила ей, что море соленое! Прин не помнила, как выбралась на высоту, но помнила, как пятилась по кустам в облепившем тело платье.
Город вновь уходил под воду.
Она помнила, как выбегала на обрыв раз за разом и смотрела на бухту, колеблемую бризом, залитую луной, пересеченную мелями.
Маленькая луна стояла высоко в небе.
Прин помнила, как шла через лунный лес.
Помнила, как сидела с закрытыми глазами, но не спала.
Помнила, как снова пошла.
Помнила, как увидела листья на светлеющем небе.
Ствол, к которому она прислонялась, был мокрый, к ногам прилипли мокрые листья: под утро, видать, прошел дождь.
Борясь с тошнотой, она подобрала прутик и написала на мокрой земле свое имя. Что-то было не так – не хватало заглавного знака. Тошнота подступила снова, но уже не так сильно. В голове стучало, как молотом.
Выйдя из леса, Прин увидела с вершины холма дом старого Роркара, бараки для рабочих, конторский флигель. Она помнила, как отдавала себе отчет. Ее имя Прин, и она знает, как оно пишется. В карманах… ни единой монетки. А нож? Нож Ини, плотницкий инструмент Тратсина, столовый нож графа… не важно, он потерялся еще до всплытия города. Прин вспомнила, что с ней было, и почти обрадовалась новому приступу тошноты. А нож и монеты лежат под соломой в ее бараке.
Прин ощупала шею.
Все верно: ни цепи, ни астролябии.
В волосах застрял листок – она будто в лесу спала. Тошнота прошла, но лучше не стало. Во рту пересохло.
Держась за ствол дерева, Прин разрывалась между двумя противоположными желаниями. Первое призывало зайти в барак, забрать нож, забрать деньги и уйти отсюда по северной дороге, не сказав никому ни слова. Второе – пройти мимо холодильных пещер в харчевню, съесть утреннюю миску супа – после плотного завтрака, говаривал Роркар, работа не спорится – и приступить к обычному распорядку дня, опять-таки ни слова не говоря.
– …своего рода безумие, – прошептала она, повторяя чьи-то слова. Вспомнить бы еще, кто и по какому поводу это сказал.
Было, конечно, и третье желание: пойти в барак, упасть на солому и спать, спать, спать. Но она уже не ребенок, и жалованье ей платят не просто так, а за двойные обязанности… хотя лет через пять-десять Прин, скорее всего, сделала бы именно это. Пока она раздумывала, дверь в барак распахнулась и вышли, одна за другой, пять женщин – они всегда уходили раньше мужчин. Вслед за ними появились двое мужчин, и все вместе направились к харчевне.
Одна женщина подгоняла полусонного восьмилетнего сына жестами, за которыми так и слышалось: «Ну же, Ардра!» Будет ли Лавик так же подгонять Цветика, когда та подрастет? Но Тритти и Ардра – не настоящие варвары; те живут южнее, восточнее или западнее. В конце концов Прин, повинуясь своей натуре, решила, что выполнит оба первых желания.
Почти все работницы уже вышли, и на ее конце никого не будет.
По взгляду одного из мужчин Прин поняла, что ей надо выбрать из волос все прочие застрявшие листья и хорошенько умыться в ручье – что она и сделала.
Потом достала из соломы деньги и нож, надела подаренное госпожой Кейн зеленое платье – в нем были объемистые внутренние карманы, а в этом, рабочем, их не было. Положила в один карман деньги, заткнула за пояс нож и постаралась прикрыть его складками платья – хотя кому какое дело, есть при ней нож или нет.
Может, все-таки лечь и поспать?
Завтрак из-за тошноты она решила пропустить и сразу пошла в контору.
Она не помнила – не могла вспомнить – как проснулась. Не помнила, как открыла глаза в лесу, как перешла от «ничто» к «сейчас» и потому затруднялась найти промежуток между предыдущими мыслями или чувствами – промежуток, занятый сном. Не могла она также вспомнить, чем кончился сон о золотом драконе – да и кончился ли? Что, если это чудище, всё в золоте и каменьях, вдруг выглянет из-за дерева или бочки?
Ирник, нагревавший вощеную доску на лампе, чтобы стереть написанное, посмотрел на нее как-то странно – может, она не все листья из волос выбрала?
– Прин? Я думал, ты… Тут, по-моему ошибка. Всего две бочки удобрений за вчерашний день из малой пещеры? Вот, смотри, что ты ставила на этой неделе: девять, восемь, двенадцать, десять… а потом две! Нельзя так относиться к подсчетам – я потому и отправил тебя следить за малой пещерой. Тщательно следить и записывать. Если я скажу Роркару, что они всего две бочки наполнили за день, он их всех выгонит – а для них, как ты знаешь, это смерти подобно.
– Ну так не говорите, – сказала Прин.
– Что? – Ирник, продолжая плавить воск, нахмурился.
– Я в самом деле ошиблась. Хотела написать «двенадцать», а тут графская карета приехала, я и…
– Двенадцать? Это дело другое. А «сорок девять» многовато для главной пещеры. Поставим им «сорок» и начнем все заново, ладно? Смотри только больше не ошибайся.
– Постараюсь, – сказала Прин.
Ирник поставил лампу на полку под чистой теперь доской.
– Знаешь, тебя ведь утром искали.
Прин сделала вид, что ей это безразлично.
– Его сиятельство и Роркар. Недурно ты, видать, у графа вечерок провела. Я сказал, что ты, верно, встала пораньше и пошла погулять.
Прин шевельнула сухими губами.
– Ну да… так и было.
Может, ее сон начался у графа?
– Пойду в харчевню за Тетти, – сказала она. – У нас урок.
– Не думаю, что…
Но Прин уже выбежала наружу мимо бондарных дощечек, горшков, инструментов и висячих корзин.
