с ребенком, а ведь рядом никого не было. От всего этого нервы у нее были на пределе. Томаш тоже ужасно страдал от одиночества, находя утешение разве что в школьных успехах[1119]. В свою очередь Лем раздражался не только из-за бесконечных проблем со здоровьем, но еще и потому, что эти проблемы мешали ему лишний раз приехать в Польшу. Барбаре приходилось навещать краковский дом вдвоем с сыном, и всякий раз она сообщала приходившему в гости Щепаньскому, что «Сташек недоволен Австрией». Даже присуждение Лему австрийской государственной премии в области литературы за 1985 год не изменило такого настроения.
Удивительно, но Лем в эти трудные годы продолжал работать как одержимый. В декабре 1984 года он сообщал Блоньскому, что почти закончил очередной роман («Побежденный»), в котором как раз приближается к уничтожению СССР. Однако в феврале 1985 года признался, что финал романа застал врасплох даже его[1120]. Кроме того, в конце 1984 года Лем передал в «Нурт» два эссе, которые написал между делом, работая над романом (одно из них – о вооружениях будущего – почти в неизмененном виде вошло в произведение). Это были рецензии на несуществующие научные работы, написанные в XXI веке: «Принцип разрушения как творческий принцип. Мир как всеуничтожение» и «Системы оружия двадцать первого века, или Эволюция вверх ногами». И хотя «Нурт» почему-то не принял этих статей к публикации (отказали Лему!), они вдохновили 37-летнего критика Ежи Яжембского на масштабный текст о космогонии писателя. По мнению Яжембского, мировоззрение Лема было близко к религиозному, поскольку он тоже допускал наличие некоего высшего разума, вот только этот разум, согласно Лему, не существует извечно, а появляется эволюционно в ходе нагромождения бесчисленных факторов, овладевает законами природы и вырывается за границы бытия, тем самым переживая саму Вселенную. Как зарождение разума, так и его развитие отнюдь не предопределено, и то и другое подчиняется случайному стечению обстоятельств, причем в ходе генезиса разум неизбежно размывает границы между естественным и искусственным, то есть между биологией и техникой (в нашем случае – перестает быть человеческим в силу исчезновения человека). Такой разум и сам может творить другие разумы, при этом не обязательно будет выше их с этической точки зрения[1121].
Через год эссе все же вышли в рамках сборника «Библиотека XXI века» (с добавлением «Одной минуты человечества»[1122]), и тогда на них откликнулся публицист варшавской «Культуры» Лешек Клингер, который тоже отметил фундаментальную для мировоззрения Лема роль случайности в развитии Вселенной[1123]. В том же духе высказался и Анджей Невядомский, который обратил внимание на своеобразное возвращение Лема к концепции Земли как центра Вселенной, поскольку накопление знаний о космосе все больше подводит нас к мысли, что жизнь, а тем более разум уникальны во Вселенной[1124]. В свою очередь Бересь взялся осветить вообще всю псевдопублицистику Лема («Абсолютную пустоту», «Мнимую величину», «Провокацию» и «Библиотеку XXI века») и ее место в литературном процессе[1125]. Позитивно оценили сборник в лодзинской газете Dziennik Łódzki («Дзенник лудзки»/«Лодзинский ежедневник»), где в который уже раз подметили, что Нобелевской премии по литературе в Польше достойны разве что Лем да Парницкий[1126]. А восторженная поклонница Лема – Янина Вечерская – увидела в «Библиотеке XXI века» самое полное воплощение мизантропии писателя, доказательство чему усмотрела в последнем эссе «Одна минута человечества», самом свифтовском во всем творчестве Лема, но не в смысле сатиры, а в смысле ядовитого отношения к человеческой сути. Кроме того, Вечерская подметила, что сборник вступил в спор с утверждениями Эйнштейна: «Бог не играет с миром в кости» и «Бог изощрен, но не злонамерен». Однако эссе Лема «Мир как всеуничтожение» заявляет противоположные вещи: во-первых, бога нет (Эйнштейн же исходил из посылки, что он есть), во-вторых, он играет с миром в кости (хотя его и нет), а в-третьих, игра эта незамысловата, но злонамеренна[1127]. C последним согласился и журналист паксовских «Керунков» Тадеуш Дворак[1128]. А вот в молодежном органе «Валька млодых» неожиданно раскритиковали «Библиотеку XXI века» за неоригинальность, сухость и неувлекательность, и хотя заметка о книге была совсем небольшая, она перевешивала иные рецензии популярностью газеты, в которой ее разместили[1129]. Наконец, в «Одре» самого Лема сделали героем «Библиотеки XXI века», опубликовав рецензию на мнимый сборник трудов по «лемологии», изданный в 1998 году. «Человек с рождения познает окружающий мир. Накопление информации в определенный момент приводит его к неожиданному выводу, что он не понимает творящегося вокруг <…> Таким образом <…> мы приходим к принятию учения Лема. Ведь всегда легче знать, что мы являемся „ошибкой ошибок“ эволюции, возникшей в довольно жутком процессе „творения через разрушение“, что мы скорее злы, чем добры, а наш альтруизм – результат эгоизма вида, что судьба каждого вмещается в среднее арифметическое и что над миром раскрывает когти Его Величество Случай, чем не знать ничего. Стоит при этом помнить, что, несмотря на многочисленные удары по нашему самолюбию, Лем оставил нам разум как высшую апелляционную инстанцию», – написал публицист вроцлавского журнала[1130]. На сборник обратили внимание даже в подпольной прессе, где его с неожиданной суровостью отхлестал Зиманд, обвинивший Лема ни много ни мало в приспособленчестве: дескать, в эссе о системах вооружения XXI века писатель нарочно умолчал об оружии социалистических стран, боясь цензуры. По мнению Зиманда, если бы Лем этого не сделал, эссе в любом случае издали бы, только не 100-тысячным тиражом (тридцатью годами ранее практически тот же упрек бросил Лему Тырманд)[1131].
Лем писал «Побежденного» для издательства Suhrkamp, но в феврале 1985 года его перехватили конкуренты из S. Fischer Verlag, обещавшие автору 100 000 марок аванса. Поэтому Лем сменил название на «Фиаско» и тем самым как бы избавился от обязательства перед Унзельдом. Сомнительный прием, но Лему, очевидно, было все равно, потому что он твердо решил покончить с беллетристикой[1132]. Нудельману он сообщал в октябре 1985 года: «Сейчас Варшава терпит мой статус польского гражданина, которому захотелось жить в Австрии, но мы с женой и сыном каждый год ездим в наш краковский дом летом. Это деликатное положение, сложное, я в Польше „без профессии“, так как не вступил в новый Союз литераторов и вообще никуда, и в Польше продолжают издавать мои книги, но я не намерен ничего публиковать там ни в каких журналах, ни в официальных, ни в Самиздате. Благодаря этому мои книги продолжают выходить по-польски так же, как в ГДР, в ЧССР, в Болгарии
