похожими на почтовые ящики без крышек, – все они были заполнены картонными картами.
Клерк был здесь. Стоял в центре комнатушки и не шевелился.
– Мистер Томмс? – негромко позвал Говард, и тот обернулся. Его лицо было все в ссадинах и кровоподтеках, один глаз заплыл.
– Настоящий Человек, – пустым голосом ответил мистер Томмс. – Вам все удалось?
– Э-э-э, да, – кивнул Говард. – Хотя и пришлось попотеть. А вы? Достали книжки?
Мистер Томмс показал ему два тома, которые держал в руках: один большой и толстый, другой – поменьше, размером с портсигар.
– Это же здорово! А почему вы не?..
– Я не могу, – сказал мистер Томмс. – Я уже собирался сжечь тут все, – он кивнул на керосиновую лампу и пачку спичек на полу, – но просто не смог. Это ведь… это моя работа. Я столько лет занимался этим, тут так много моих карт.
– Мистер Томмс… – начал было Говард, но клерк его перебил:
– Да, я знаю. Знаю, проклятье! Если эта картотека не будет уничтожена, все, считай, было напрасно, но… я просто не могу этого сделать! Выдри был прав: мне не хватит духу!
Говард ничего не понимал: мисс Гримм ведь говорила, что карты нужно сжечь, почему тогда мистер Томмс просто не сожжет их?
Он пристально глянул на клерка и вдруг различил в нем то же, что не раз видел на лице Мамаши: тоску и обреченность.
– Вы не можете, но зато я могу! – заявил он.
Мистер Томмс мгновение раздумывал о чем-то, а затем кивнул.
– Я был бы вам очень признателен, – сказал он, и Говард сорвался с места. Он оббежал всю комнатушку, вытаскивая карточки и швыряя их на пол. Когда все ящики опустели, он сгреб картонки в кучу – куча была высотой с самого Говарда.
Кукла схватила лампу и, погасив фитиль, отшвырнула в сторону плафон, а затем открутила крышку.
Керосин полился на карточки.
«Проще простого! И почему я делаю за всех всю работу?!»
Говард вытащил из коробка спичку и… замер, не в силах чиркнуть ею.
– Что-то не так? – спросил мистер Томмс.
Говард опустил голову, стыдливо потупившись.
– Мамаша запретила мне играть со спичками, – глухо пробубнил он.
– Что?
– Я обещал ей. Она так плакала, когда я чуть не сжег себе руки в прошлый раз. Я не могу…
Повисла тишина, которую нарушали лишь отдаленные крики господина Выдри.
– Простите меня, – проскулил Говард. – Я – никчемная кукла!
Клерк покачал головой.
– Вам не за что извиняться. И знаете что? Это мне стоит извиниться перед вами. Когда вы только представились, я подумал: «Ну что за глупое прозвище! Настоящий Человек!» Но… я знаю, зачем вы все это делаете. Мисс Гримм рассказала. Вы рискуете всем ради вашей мамы. Вы хотите, чтобы у нее был праздник, чтобы она не грустила.
– Про гуся она вам тоже рассказала? – проворчал Говард.
Мистер Томмс кивнул.
– Вы и правда – Настоящий Человек. Намного более настоящий, чем многие из людей. А я… это действительно должен сделать я. На самом деле именно я и должен сжечь их.
Он протянул Говарду книги и взял у него спички.
– Это мой долг перед всеми этими людьми. Перед собой.
Спичка чиркнула, и огонек заплясал на ее головке.
Мистер Томмс тяжко вздохнул, а затем бросил спичку прямо в кучу карточек. Та занялась за какое-то мгновение, ярко осветив комнатку.
– Отнесите книги наверх, – сказал мистер Томмс. – Улетайте отсюда и добудьте гуся для вашей мамы. Уверен, он ей понравится…
– А вы?
– Я прослежу, чтобы сгорело все.
Говард кивнул и направился к проходу, что вел обратно в кабинет.
– Настоящий Человек! – позвал мистер Томмс, и Говард обернулся. – Спасибо вам.
– За что?
– За то, что напомнили мне.
– Что напомнил?
– Как быть… человеком. И зачем это все делаю я.
Говард повернулся и потопал в кабинет. До него донеслось тихое, пронизанное болью: «Простите… простите меня за все…»
***
Зубная Фея кричала.
Ее толкало и било. В мешке было темно, и она ничего не видела, то и дело в ее лицо врезались какие-то коробки, в ушах стоял грохот.
Крампус волочил куда-то мешок. Выбравшись из банка, он спрыгнул на землю и бросился бежать.
Зубная Фея тряслась в мешке, едва не задыхаясь от стоящих в нем запахов: еловая хвоя, перебродивший эль, канифольный запах дегтя.
Страха между тем не было. Все произошло так неожиданно и быстро, что Зубная Фея не успела даже испугаться. Болтанка выбила из головы все мысли, но рука в какой-то момент сама машинально рванула из чехла на поясе нож и вонзила его в ткань мешка. Та с треском порвалась, и из прорехи начали высыпаться коробки и свертки.
Зубная Фея просунула руки в дыру, разрывая ее сильнее. Снаружи разобрать что-либо было почти невозможно – все прыгало и плыло. Она видела лишь снег.
Крампус вдруг остановился, швырнул мешок и Зубную Фею в нем на землю.
Откуда-то сверху раздался лязг цепей и перезвон бубенцов, а потом…
Все вдруг стихло.
Что он затеял? Что происходит?
Она расширила дыру ножом и выглянула – темно… Единственное, что она понял, так это то, что рядом никого нет. Крампус исчез.
Чуть осмелев, мстительница прорезала мешок и выбралась наружу. На миг в ее голове проскользнула едва уловимая мысль, что Зубная Фея каким-то образом осталась в мешке, а под идущий сплошной стеной снег вылезла Полли Уиннифред Трикк.
Покачнувшись, Полли поднялась на ноги. Голова все еще кружилась, а в животе будто проворачивались валы. Все тело болело, из разбитой губы текла кровь.
Где он?! Где Крампус?
Она огляделась по сторонам и…
– Будь я проклята! Что здесь творится?!
Полли стояла в центре площади Неми-Дрё, вот только площадь Неми-Дрё изменилась до неузнаваемости.
Полли подняла на лоб разбитые лётные очки. Фонари не горели, окна не светились, и даже семафоры на станции дирижаблей не подавали признаков жизни.
Станция дирижаблей…
«Бреннелинг», как и прежде, стоял там, вот только он сам на себя не походил. В оболочке зияли дыры, из проемов иллюминаторов пророс кустарник, похожий на путанные волосы. Покосившийся дирижабль будто врос в землю…
Полли сглотнула.
– Это все мне мерещится… – прошептала она. – Я просто сильно приложилась головой…
Дома, окружающие
