Лицо Николя Энгель окаменело.
– Поосторожней, Оливер! Следи за тем, что ты говоришь, – сказала она предостерегающим тоном, обращаясь к нему на «ты», чего никогда не делала в присутствии других. Боденштайн тоже перешел на «ты».
– Ты явилась с Бенке в этот бордель, предварительно подменив ему оружие и сунув то, которое не было зарегистрировано и впоследствии было найдено в машине Принцлера, чтобы возникла картина, будто в борделе произошла перестрелка. Ты приказала Бенке произвести тройное убийство.
Боденштайн не удивился бы, если бы она после таких серьезных обвинений потеряла самообладание, но Николя Энгель оставалась совершенно спокойной, подобно Корине Визнер во время недавней беседы.
– Это действительно увлекательная история. – Она покачала головой. – Кто ее выдумал? Бенке? Этот спившийся, мстительный недоумок?
– Да, это он рассказал нам об этом, – подтвердил Кристиан Крёгер. – И у меня не создалось впечатления, что он лжет.
Николя Энгель оценивающе посмотрела на него, затем ее взгляд, скользнув по Пие, вновь обратился к Боденштайну.
– Это необоснованное подозрение будет стоить вам троим должности, это я вам обещаю, – сказала она спокойным голосом. На какое-то мгновение в комнате наступила полная тишина.
– Вы ошибаетесь. – Боденштайн встал со своего стула. – В этом помещении вы одна, фрау Энгель, лишитесь своей должности. Я задерживаю вас по подозрению в подстрекательстве к тройному убийству. К сожалению, я вынужден это сделать, потому что я опасаюсь, что в ином случае вы попытаетесь уничтожить следы.
За окнами начало светать, когда Вольфганг Матерн закончил свою исповедь. Он говорил почти полтора часа, сначала запинаясь, как будто под давлением, потом все более свободно. Майке слушала его, растерянная и потрясенная. Он признался ей, что это он предал Ханну. Именно ему, своему старинному и лучшему другу, которому она безоглядно доверяла, она обязана самыми страшными событиями в своей жизни.
– Я не мог иначе, – коротко ответил он на вопрос Майке, зачем он это сделал. – Когда она дала мне прочитать этот сценарий, и я увидел имена, то понял, что произойдет катастрофа.
– Но ведь не для тебя! – Майке сидела напротив него в кресле, обхватив колени руками. – Ты ведь не имеешь никакого отношения ко всей этой истории. Напротив! Ты бы смог наконец освободиться от своего отца и всей этой… этой грязи.
– Да. – Он тяжело вздохнул и потер усталые глаза. – Да, я мог. Но я не думал, что подобное вообще возможно. Я… я думал, что объясню это Ханне, но прежде чем я с ней вообще успел поговорить, мой отец оповестил об этом Финкбайнеров, и они натравили на Ханну своих цепных псов.
Вольфганг не решался поднять на нее взгляд.
– Вечером я был у Ханны в больнице. Это было так страшно – видеть ее такой, – прошептал он хриплым голосом. – Майке, ты не можешь себе представить, как мучает меня то, что именно я виноват в этом. Я уже размышлял о том, чтобы покончить жизнь самоубийством, но даже для этого я оказался слишком трусливым.
Перед ней сидел не человек, а лишь его тень.
– Когда ты узнал, что твой отец занимается этим? – спросила она.
– Я знал это всегда, – признался он. – Начиная с шестнадцати или семнадцати лет. Сначала я ошибался, думая, что они встречаются с молодыми девушками, с проститутками. Моя мать всегда закрывала на это глаза. Она наверняка знала о пристрастиях моего отца.
– Может быть, именно поэтому она покончила с собой. – Постепенно для Майке стала проясняться суть дела, и она поняла, какая драма разыгрывалась за стенами роскошной виллы в Оберурзеле.
– Я не сомневаюсь, что именно поэтому, – подтвердил Вольфганг. Он сидел на диване, поникший, с болезненным видом. – Она оставила прощальное письмо. Я ее тогда обнаружил и спрятал письмо. Никто, кроме меня, его тогда не читал.
– Но ты тоже покрывал своего отца, эту мерзкую свинью, которая довела твою мать до смерти! – возмутилась Майке. – Почему? Почему ты это делал?
Впервые за этот час Вольфганг посмотрел на нее. Его лицо было совершенно пустым, и на нем было написано такое смущение и такая безысходность, что Майке испугалась.
– Потому что… потому что он ведь был моим отцом, – прошептал он. – Я перед ним преклонялся и не хотел видеть в нем ничего плохого. Он был таким, каким я всегда хотел быть – сильным и самоуверенным! Я всегда добивался его признания, надеялся, что однажды он проявит ко мне любовь и уважение. Но… но этого не произошло. А сейчас… сейчас его больше нет, и я больше не смогу ему сказать, что я его… презираю!
Он закрыл лицо руками и заплакал.
– Я никогда уже не смогу это исправить, – рыдал он, как маленький мальчик. Майке не могла испытывать к нему сочувствия после всего, что он наделал и допустил из-за своей трусости и слабости.
– Нет, ты можешь, – сказала она.
– Каким же образом? – Он в отчаянии поднял голову, слезы струились по его небритому лицу. – Как я могу все это исправить?
– Ты поедешь сейчас со мной в полицию и все им расскажешь, чтобы они задержали этих типов, – ответила Майке. – Это самое малое, что ты можешь предпринять.
– А что тогда будет со мной? Я не окажусь соучастником? – В его словах слышалась плаксивость и жалость к самому себе. Майке скорчила гримасу и с неприязнью посмотрела на этого жалкого, слабовольного и трусливого человека. За что она только могла его полюбить и восхищаться им?
– Это не должно тебя останавливать, – сказала она. – Иначе ты не сможешь дальше нормально жить.
Кристиан Крёгер осторожно уложил спящего ребенка на заднее сиденье машины Пии. Лилли, измученная серьезными испытаниями, которые пришлось пережить ей в своей еще такой короткой жизни, спала, как сурок. Между тем она один раз проснулась и спросила заспанным голосом, находятся ли сейчас Робби и Симба на собачьем небе и что случилось с детьми из подвала. Прежде чем Пия успела ей ответить, она опять уснула и лежала сейчас в машине, завернутая в мягкий флисовый плед – маленький посапывающий ангел.
– Надеюсь, что это не станет для нее психической травмой, с которой она будет бороться до конца жизни, – сказала Пия.
Кристиан еле слышно закрыл дверь автомобиля.
– Будем надеяться, что нет, – ответил он. – Она маленький здоровый ребенок.
Пия вздохнула и посмотрела на него.
– Спасибо, Кристиан. Ты спас ей жизнь.
– Н-да. – Он смущенно пожал плечами и слегка улыбнулся. – Я бы никогда не поверил, что когда-нибудь добровольно смогу прыгнуть в воду, да еще ночью.
– Я бы ради Лилли прыгнула даже в Гранд-Каньон, – возразила Пия. – Мне уже кажется, будто она мой собственный ребенок.
– Каждая женщина обладает материнским инстинктом, – уверил ее Кристиан Крёгер. – Поэтому я не могу понять, как такая женщина, как Корина Визнер, могла совершить и допустить нечто подобное.
