– Правда?.. Сделай, а?.. Хоть три… – Притихнув, она с нежной мольбой смотрела на меня.
– Кое-кому кое-что сказать надо… – загадочно ответил я, отлично зная, что три месяца и так всем полагается. – Ты подожди меня в приемной, я сейчас попробую!
Сделав пустой круг по коридорам, наведавшись в туалет и хлебнув отвратного кофе под урчанье умирающей кофеварки, я вернулся. Она стояла у стены, откинув полу дубленки, упершись рукой в бок и изогнувшись в бедре. Картинно курила. Я поспешил обнадежить ее:
– Все в порядке, сказал кому надо. На три месяца сразу дадут. А там видно будет.
– Ну, молоточек!.. Вот заинька!.. Может, еще чем поможешь? – обрадованно-просительно заглядывала она мне в глаза.
– Ты сперва за первый шаг расплатись, – ответил комендант лагеря.
На это она серьезно сказала:
– Я честная женщина, в долгу оставаться не люблю… Это за мной. Да и ты не урод… Жена есть?
– Нет. Не было.
– И правильно. На хер на себя эти кандалы вешать. Это ерунда, что говорят, будто к жене привыкаешь, как к собаке, жить без нее не можешь. Собака, между прочим, с хозяином гулять ходит, а баба – сама по себе… Вообще, это от жен у мужиков в основном крыша едет. Хошь не хошь, а супружеский долг исполняй! – Инга дымящейся сигаретой подтвердила свои слова. – А он не хочет этот долг исполнять, хоть ты тресни! Надоело до смерти!.. Он вообще совсем другое хочет… – Что-то вспомнив, она прыснула. – Анекдот есть на тему, классный. Люську муж перестал харить – надоела ты мне, говорит, хуже горькой редьки. Люська в панике соседке жалуется: так и так, мол, Васька не ебет. А та советует: «Внезапностью надо брать. Когда ты услышишь, что он ключом дверь открывает, беги в переднюю, скидай трусы и встречай его раком! Он и накинется, куда денется!» Ну, сказано – сделано. На другой день Васька своим алкашам во дворе говорит: «Все, завязываю пить! До белой горячки допился!.. Захожу вчера домой, а там в передней – карлик!.. Во-от с такими щеками!.. Во-от с такой бородой!.. И, главное, в Люськиных шлепанцах!..»
Отсмеявшись, я спросил ее серьезно:
– Зачем вообще ты тут?
Инга поморщилась, скинула на пол пепел:
– Долг на мне повис. Скрыться с глаз долой на время надо. А девочки говорили, тут работа непыльная, капусту запросто рубить можно, ушастики все. Так это?
– Кто его знает? Я по проституткам не ходок. Но в случае отказа можно адвоката подключить. И пойдет молоть машина – в полгода по письму…
– А жить где?
– Это уж где хочешь, никого не касается. Но пока суд да дело, тебя выслать трудно. Да и куда?.. Паспорта нет. Эти ужасы про наручники он так, для страху… Но в тюрьму для беспаспортных отправить, в принципе, могут.
– Да ты чего? – испугалась Инга, забыв про пепел.
– Ну, а куда с тобой, если отказ?.. Паспорта нет, никакая страна не принимает. Здесь без статуса тоже никто бегать не даст. Значит, одна дорога – в тюрьму… – объяснил я ей ситуацию. – Я ездил туда переводить, видел своими глазами, как люди годами сидят, пока самим не надоест. Такая вот тюрьма: можно выйти в любую минуту, надо только правду о себе сказать и точные данные дать…
– Выходит, люди сами себя в тюрьме гноят? – удивилась она. – Чего только наш народ над собой не делает!
– Не только наш. Там всякие сидят, со всего мира.
– Ни фига себе, тюрьма… – протянула она, нахмурила лоб, с беспокойством мазнула по мне взглядом. – А на три месяца точно сделал?..
– Увидишь сама. После протокола он даст тебе временный паспорт беженца, где будет написано, что он действителен три месяца со дня интервью, – важно сообщил я ей.
Инга с сомнением покачала головой, затушила сигарету:
– А этот… тушканчик очкастый… – мотнула она головой вверх. – Наведается ко мне, как думаешь?
– Кто его знает?.. Адрес как будто списал. Прийти – вряд ли. Может, даст о себе как-нибудь знать. А скорее всего, испугается.
Инга усмехнулась:
– Ну а ты, лисенок, тоже пугливый? Сам где живешь? Тут близко?
– Не очень. Но, как говорится, было бы желание… И, кстати, долги отдавать – это святое… – напомнил я для верности.
Она прищурилась:
– Сперва посмотрим на эти три месяца. А потом решим. За мной не заржавеет! Я женщина честная.
Мы поднялись на чтение протокола. Марк стоял возле кабинета, морщась от надрывной агонии кофеварки и о чем-то совещаясь с соседом по коридору. Сели за стол. Я принялся читать Инге вопросы и ответы, существенно сжатые Марком. Она рассеянно слушала, ногами под столом не шарила и дубленки не снимала. Только раз крепко почесала голову, с досадой спросив:
– Далеко до Гамбурга?..
– Километров шестьсот будет.
– А где тут вообще дамы собираются?
– Проститутки, имеешь в виду? – безмятежно уточнил я. – Тут, в этом городке, они вряд ли есть. А в больших городах их в центре найти можно, тут это все полулегально. По объявлениям в газетах надо посмотреть – там постоянно свеженьких ищут.
– Ну, когда встретимся, посмотришь газеты? Поможешь, зайчик?..
Помощь пообещал я ей твердо. Тут Марк принес и бросил на стол временный паспорт беженца. Инга открыла его и с любопытством стала рассматривать, а я, переводя и объясняя ей значения граф, украдкой ткнул в даты:
– Ну, теперь видишь?.. На три месяца, как и обещал.
– Ой, да… На три месяца, точно, – посчитала она на холеных пальцах и расцвела. – Спасибо, рыбонька. И дальше поможешь? Мне туда сейчас никак нельзя. Я в долгу не останусь. Должница буду твоя по гроб…
– По кровать будет достаточно… – поправил я ее.
И мы от души рассмеялись, вызвав ворчливое удивление Марка, затравленно смотревшего на нас. Скоро чтение протокола было завершено, Инга ловко расписалась на последней странице и с мольбой посмотрела на Марка, сказав:
– Я жду, – на что Марк замахал руками:
– Идите, идите, дайте мне покой!
Мы спустились вниз. Инга забежала в туалет, а я зашел в комнату переводчиков за пальто. И увидел на стене новое объявление: «Уважаемые господа переводчики! Большая просьба – сохранять должную дистанцию с коллегами-женщинами, с женским персоналом нашего учреждения и с беженцами женского пола. В противном случае провинившийся переводчик будет отстранен от совместной работы. Руководство лагеря».
Я онемело смотрел на текст, лихорадочно думая, что бы это значило: предупреждение мне со стороны Ацуби за комплименты и просьбу о встрече? Сузе за настырство и публичные ухаживания? Реакция ли Марка на наши с Ингой обнимания в коридоре? Или вообще донос Бирбауха о телефоне, который я написал для Инги на клочке бумаги, когда мы курили у входа?.. Все могло быть в стране, где исполнение гражданского долга в основном выражено во взаимной слежке и повальном стукачестве. В неприятном оцепенении я поплелся к выходу. Из туалета появилась Инга, догнала меня, уцепилась за рукав, о чем-то затараторив, но я оторвался от нее:
