Но для меня удивительным было другое — неожиданное исчезновение той невидимой преграды, которая столько времени разъединяла их. Незримый для посторонних замкнутый круг как бы разомкнулся, и начался новый виток. Теперь видеть их обоих рядом, дружески обсуждающих прошлое, совместно переживающих заново памятные творческие моменты, было сплошное удовольствие. Они как бы взаимно отрегулировали отношения, исключив из них давние обиды и прегрешения, оставив лишь теплоту, понимание, нежную дружбу и доверие.
Не скованный графиками и не сдерживаемый рамками жанра, отец как бы заново осмысливал себя и свое место и в жизни, и в музыке. Мне кажется, что он на пороге нового мироощущения, связанного с духовным обновлением. В доме зазвучала музыка — отец снова садится к роялю, наигрывает любимые вещи. В нем больше не чувствуется безысходности и потерянной обреченности. Кажется, что все, что должно было переболеть — переболело, и пришло если не успокоение, то, по крайней мере, исчезла неизбывная тоска. Создавалось впечатление, что он увидел свою жизнь со стороны и осознал, что не все в ней закончено. Этот пересмотр прошлого, переоценка воспоминаний разбередили память, тропы к которой так долго и сознательно затаптывались и загонялись вглубь, — теперь все корректировалось возрастом и воспринималось с точки зрения эволюции времени. Он нашел в себе внутреннюю точку опоры, высшую силу, которая помогла ему преодолеть конфликт с самим собой — описывая былое, лучше понял себя и свою жизнь и перестал бояться себя такого, каков он есть. Не утаивая ничего, что в этом времени было — и хорошего, и плохого, он прошел свой Страшный суд — осуждение собственной совестью. Это очередное перепутье давало надежду — на новый духовный виток, на творческий поворот, обновление.
Чувство неприкаянности, так долго мучившее его, разрешило этот поиск естественным образом — обращением к религии и церкви. Кроме чтения Библии и другой философски-религиозной литературы, он сделал то, о чем давно задумывался, — начал исповедоваться духовнику Алексею Добрынину, также выпускнику Московской консерватории, в прошлом профессиональному музыканту. Его имя было известно всей Москве благодаря неоценимой духовной помощи, которую он оказывал многим музыкантам. Выяснилось, что они — близкие духовно люди. Наверное, отец вдохновился беседами с этим мягким, умным и тонким человеком, проникшись желанием искупить грех через покаяние. Но на пустом месте одними беседами не вдохновишься — нужно было пройти через глубокую тоску и смирение…
* * *
Мы приехали с Мари в Новодворье в пятницу, решив провести там субботу и часть воскресенья. Отец был в кабинете — оттуда доносилась неизвестная мне скорбно-возвышенная музыка, перебиваемая, словно в другом отсчете времени, минорными повторами, напоминавшими перезвон колоколов. Я застыла на месте — дверь отгораживала меня от чего-то неведомого мне. Было ощущение, что ведет она в какой-то нездешний, потусторонний мир. Мари, услышав мелодию, тоже остановилась перед дверью как вкопанная, прислушиваясь, а потом, дождавшись паузы, распахнула ее и тут же влетела в кабинет:
— Дед, что это за прелесть? Какая-то неземная — просто ангельская музыка…
— Тебе нравится?
— Еще бы…
— Я рад.
Я на минуту задумалась и, покопавшись в своей музыкальной памяти, попыталась ухватить ассоциацию:
— Мелодия, по-моему, в духе Бортнянского, а вот такие колокольные переливы слышу впервые. Что это?
— Девочки, я, кажется, начинаю обдумывать одну новую вещь… идея начинает постепенно вызревать…
— Я представляю себе огромный хор, — Мари тут же начала фантазировать, — все одеты в белое, полумрак, оркестр не виден…
— Я задумал духовный хоровой концерт, своеобразное покаяние, светлый праздник души человеческой…
— Что-нибудь минорное?
— Понимаешь, как раз никакого схематического противопоставления с делением на черное и белое, на добро и зло не хочется делать… этого хотелось бы избежать… Я сейчас все больше думаю о том, что добродетель и грехопадение, как два полюса, не столько противопоставлены, сколько переплетены — они в той или иной степени присутствуют параллельно в нашей повседневной жизни.
— С гораздо большим присутствием второго…
— А раз так, то нищий духом маловер не должен быть отринут от надежды. Человек по природе своей греховен и слаб, но, совершив смертный грех, пребывая в адских муках больной совести, через скорбь и покаяние способен возвыситься духом. Духовно-музыкальная область как раз и дает такую возможность — пребывание в обеих ипостасях, притяжение этих двух разных полюсов… Главная тема цикла — покаяние и очищение, духовная исповедь.
— На каком сюжете?
— В процессе выбора. Склоняюсь к вокальному циклу на стихи и прозу Бунина, Пастернака и к религиозному хоралу на тему псалмов Давида… Будем посмотреть.
Он весело подмигнул нам и, потирая руки, пошел к столу. На его лице появилось то отрешенное выражение, которое бывало у него раньше, когда он погружался в себя, работая над крупными сочинениями. С минуту он постоял у стола, а потом сел и начал что-то быстро записывать. Наблюдать за ним было удивительно приятно — его левая рука как-то точечно двигалась, видимо, в такт мыслям, на лице появилась улыбка — такого просветленного выражения я давно у него не видела. Мы с Мари переглянулись и на цыпочках вышли из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.
Глядя на метаморфозы отца, в который раз хочется перейти на философский лад и в соответствии с высоким моментом изречь: да, жизнь пишет собственные сценарии, где каждому уготована определенная роль. И, наверное, не все в тех сценариях подвластно даже самым мудрым из нас. Есть нечто, заранее предначертанное, предопределенное судьбой, занесенное в тайники невидимой скрижали…
Может, и хорошо, что мы не в состоянии прочитать заранее сих текстов, а потому бредем по вечной дороге жизни вслепую, считая, что многое зависит от нас и от нашего умения влиять на ход событий. И, захваченные водоворотом событий, мы изо всех сил сопротивляемся или подчиняемся им. Но кто смог бы с уверенностью ответить на вопрос — влияем ли мы на них вообще?
Задавала я себе этот риторический вопрос не впервые — и в который раз не могла на него ответить. Да и кто может точно знать, делая выбор, — зависим ли мы только от своего характера и обстоятельств или от чего-то еще? Разве порой наши действия не направлены и против нашего блага, и против здравого смысла?.. Думал ли отец о том, что одержимость той давней страстью приведет его к духовной катастрофе, к внутреннему отшельничеству, а через него — к началу нового пути в творчестве?
Конечно, нет… Все тяжелое переболело, отодвинулось, отошло, хоть и не избылось полностью. Хорошо, что он выбрался из тупика и ему повезло с отпущением свыше… И как важно, что новое начало даровано ему тогда, когда еще не пришло время финального аккорда…
Да, пока мы живы, все в нашей отдельной истории бесконечно, и если в человеке была заложена божественная искра, то она может возгореться даже тогда, когда уже почти не остается надежды… Человек, способный страдать и каяться, способен и возрождаться. Отец доказал это — сам сделал первые шаги на пути своего покаяния. Оставалось ждать, когда он отважится на шаги последующие. Не стоило ничего предвосхищать и торопить события…
