«До чего же беспокойный у нас груз, — усмехнулся лазурный далай-лама, — пляшут они там, что ли?» Он знал, как велика превышающая в грандиозное количество раз термоядерный синтез сила, хранимая Адом, и знал, сколь бессильна эта сила перед пространством безначалия…
Земной далай-лама вздрогнул от изумления. Этого не мог ожидать даже он, ожидающий чего угодно.
Лазурный далай-лама вошел, скорее, вплыл в рубку — через него просверкали омываемые серебряным дождем информации двое выходящих лазурных — и подошел к главному экрану хорузлитно-лунитного мира. Океан выполнял роль линзы, насыщаемой лунными сатан-лучами. Лазурный далай-лама смотрел на сопло главного двигателя, более известного на Поверхности Земли под именем Солнце, и тревожно, вместе со всеми гражданами хорузлитно-лунитного государства, думал: «Как смогла Луна войти внутрь СИСТЕМЫ, почему дальняя система защиты в сатурново-урановом отсеке ничего не заметила, почему промолчал отсек Юпитера? Кто ты и кто тебя послал, Луна?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Саша Стариков никогда не жаловался на недостаток силы, но сумку в тамбур пассажирского вагона поезда Одесса — Москва он внес с большим трудом.
— Что там, ребята, — шутливо рассердился Саша, — свинец местного розлива?
— Пирожки в дорогу, — объяснил Степа Басенок.
— И прочая мелочь, — подтвердил Слава Савоев, с какой-то странной настороженностью оглядываясь по сторонам. — Дары моря и продукция местных ликероводочных заводов.
Николая Стромова опять не было. По словам Славы Савоева, «этот салага осуществляет обзор местности по его заданию. Полковник Самсонов, прощаясь с Сашей Стариковым в своем кабинете, показал ему бумагу из главка, которая удовлетворяла просьбу подполковника Абрамкина о переводе его из Сочи в таганрогское УВД.
— И что это такое? — Лицо у Самсонова было обескураженным. — Он настолько ненормальный, что может даже подсидеть меня, и у меня, как назло, ни замминистра знакомого, ни мафии приличной под рукой нет, чтобы его заказать. — Самсонов умел шутить, когда это было нужно.
Слава Савоев, находящийся в этот момент в кабинете Самсонова, решил эту шутку поддержать:
— Его можно утопить, он плавать не умеет.
— Понятно, — согласился с ним Самсонов. — Вот сейчас москвича проводишь на поезд и возвращайся, я тебя за такие советы в КПЗ, на баланду пошлю. Спасение лишь в одном — ты приводишь в наручниках стервеца, что посылки почтовые ворует с поездов во время разгрузки, а я рву приказ о твоем переводе в КПЗ.
— Да это пацаны действуют, — расстроился Слава, — «на хапок» работают. Схватят с электрокара во время выгрузки и делают ноги.
— Пацаны не пацаны, — Самсонов зачем-то открыл сейф и посмотрел туда, — а ловить все равно надо. Кстати, Абрамкин плавает как дельфин. — Самсонов усмехнулся и, не выдержав, все-таки добавил: — Особенно под душем.
— …Ну все. — Саша пожал руку Степе Басенку и Славе Савоеву. — До встречи. Как только в Москву попадете, сразу ко мне, а вашего Баркалова я завтра же разыщу и вручу ему благородную неклиновскую, не знаю только, выдержит он ее или нет.
— Ага, — вдруг загадочно высказался Слава Савоев, вглядываясь в конец перрона. — Ееес! — заорал он и тут же замолчал, напустив на себя начальственную солидность.
Николай Стромов подводил к провожающим «пацана» лет под сорок, в наручниках и с бандеролью за пазухой. Судя по одеянию, это был классический бомж, который еще в юности отпустил бороду и «бродягой пошел по Руси».
— Молодец, — похвалил Стромова Слава Савоев. — Можешь идти домой, я сам арестованного раба свободы в отделение доставлю.
— До свидания, — попрощался Николай с Сашей. — Понравилось у нас?
— Очень, — улыбнулся Саша, пожимая руку Стромову. — Поезд медленно тронулся, и он быстро заскочил в тамбур, крикнув на прощание: — До встречи!
— Ладно, — довольно проговорил Слава Савоев. — Пошли, раб свободы, теперь будешь выбритым и сытым.
— Да нет, начальник, — гоготнул бомж, показывая миру беззубый рот. — Это вы рабы, а не я, я великий и свободный гражданин Вселенной.
— Вот всегда они такие, бомжи, — огорчился Степа Басенок, закрывая за «гражданином Вселенной» заднюю дверь патрульной «канарейки». — Сейчас выяснится, что он или псих-больной, или бывший доктор наук.
— Рабы не мы! — продолжал орать внутри машины бомж. — Мы не рабы! — орал он на всю привокзальную площадь.
Полная луна, словно си-минорная нота, беззвучно звучала над загородной психиатрической больницей Дарагановка. Леня Светлогоров стоял возле окна и смотрел на призрачное равнодушие поля, освещаемого странным светом загадочного светила. В больнице Лене нравилось. Во-первых, ему выделили одноместную палату, которую Самвел Тер-Огонесян заполнил всякой удобной бытовой пошлостью: диван-кровать, стол, два кресла, холодильник, транзистор, от телевизора Леня категорически отказался. Ему разрешалось ходить по больнице и территории вокруг нее беспрепятственно и в любое время. Он был сыт, одет и свободен. «Акуна матата — никаких проблем». Радость и необъяснимое наслаждение тихо входили в душу и тело Лени Светлогорова. Это нежные, вкрадчивые изгибы лунной шизофрении завораживали его иллюзией детства и счастья, обвиваясь кольцами вокруг информационного пространства в Лене, и он видел, как в си минор лунной светомузыки стали врываться аукающие мажорные ноты. Луна звучала светом, похожим на шепот: «ШииВаааШиииВааа», а внутри этого призрачного шепота ему виделись всполохи огня, напоминающие выкрики. Он не знал, что это контуры шизофрении, бессрочная каторга для непонятного пророчества.
В палату к Лене заглянула дежурившая в ту ночь Екатерина Семеновна Хрущ и сразу же, профессионально насторожившись, спросила:
— Вы почему не спите, Светлогоров?
— Полная луна, — объяснил ей Леня, ткнув пальцем в сторону молчаливой ноты неба. — Я никогда не сплю в первую ночь полной луны.
— А-а, — понимающе зевнула Екатерина Семеновна. — У меня тоже в полнолуние тараканы всякие по голове бегают.
— По голове? — удивился Леня Светлогоров, но не обернулся, продолжал смотреть в окно.
— В мыслях, — исправила свою ошибку Екатерина Хрущ, — внутри головы.
Она настороженно смотрела на спину Лени и говорила всякую чушь, чтобы заставить его повернуться к ней лицом. Но Леня не обернулся, и Екатерина Семеновна ушла, равнодушно подумав: «В конце концов, он в психушке, пусть пошизует вволю, среди нормальных такое удовольствие трудно дается».
Яркоцветная, визжащая радость обрушилась на Леню Светлогорова. Луна вплотную приблизила свое лицо к лицу Лени и подмигнула ему. Шизофрения вздрогнула и стала медленно, по-удавьи, сжимать свои кольца, уплотняя счастье и радость в Лене Светлогорове до непереносимой концентрации, до взгляда за предел, до познания истины, то есть до того момента, когда жизнь становится серым прошлым, а смерть — лучезарным и вечно непорочным будущим…
