Взрослого.
Но Мадинька была легкой, как дитя малое. Он похлопал послушное животное по шее, потом ниже… И себе не поверил: горбань-то был без горба! Только маленький выступ на самом крестце. Он усадил Мади на плоскую спину, своим поясом привязал ее к мощной высокой шее – горбань только покивал. Харр почесал ему мягкие рожки, пошарил за пазухой – нашел лепешку. Отдал скотинке половину. Взнуздать было нечем, но Харр знал; даже дубиной горбаня не заставишь перейти на рысь. Так, придерживая его за шелковистую белесую гриву, и вывел его на дорогу. И только тут увидал, что она круто забирает вверх, оставляя позади неприступные стены Жженовки.
Шли чуть не всю ночь, забираясь все правее и выше, пирль светила и изредка уносилась в придорожные кусты, шугануть какую-нибудь лесную зверюгу. Слава Незакатному, ни крупного хищника, ни подкоряжника не встретилось. К рассвету дошли до развилки – влево вилась торная дорога, вправо – едва уловимая тропка, все, что осталось от широкого торгового пути, ведущего когда-то в богатое златоглавое Двоеручье. После разграбления становища здесь бывали одни лишь пастухи да подкоряжники.
Рассвет наградил их блистательной чистотой весеннего неба и легким треугольником золотых ворот, восстающих как бы из кущи деревьев. Харр стегнул горбаня хворостиной: надо было любой ценой добраться до становища. Четвероногий сподручник зашагал проворнее, точно почуяв стойло, видно, слабые руки Мадиньки, обнимавшие его шею, нисколько ему не мешали. Червонное золото приближающихся с каждым шагом ворот становилось все ярче, но теперь исчезла их кажущаяся легкость – огромные наклонные столбы поддерживали массивный шар, и сквозь молодую листву уже было видно, что к этим воротам ведут ступени золотой, но уже более тусклой лестницы. Справа и слева от ворот раскинули свои светозарные крылья такие ломкие на вид стены, что у любого должно было возникнуть желание отъять от них себе кусочек. Недаром подкоряжники когда-то намылились именно сюда, хотя и в те времена Жженовка Тугомошная была и сокровищами, и припасами богаче этого крытого златоблестищем стана. Но и стены, и сами ворота, и ступени лестницы были неуязвимы для цепких лап лесного люда; разграблены были только дома, чьи зияющие пустыми окнами остовы уже виднелись в треугольном проеме. Впрочем, что говорить о подкоряжниках, озверевших от голода, – жители окрестных становищ мало-помалу довершили разор, растащив все, что можно было содрать, отколупать, спять с крыш и куполов. Недаром Зелогривье то тут, то там сверкало златоблестищем; да и Межозерье было грешно.
Харр дошел до нижней ступени и, придержав горбаня, переложил младенца с одной руки на другую. Тот разом проснулся и заорал так, что многозвучное эхо, отразившись от сверкающих стен, огласило всю округу. Мади разом встрепенулась, потянулась к малышу, но не пускал пояс, которым она была привязана. Харр сунул ей крикуна:
– Уйми-ка ты его, а то он раньше времени на наш след наведет!
Она приложила его к груди, нисколько не смущаясь, и теперь неотрывно глядела на его темно-ореховую головку, поросшую реденькими, по-настоящему черными завитушками. А говорила – золотой будет…
– Ты не очень-то рассиживайся, – резче, чем следовало бы, проговорил Харр – на самом деле это он себе не позволял размякнуть. – Нам еще до убежища добираться – ого-го!
Она удивленно поглядела на него, потом перевела взгляд на сверкающие ступени, невольно скользя по ним вверх все еще затуманенным нежностью взором… И вдруг глаза ее испуганно дрогнули.
– Я не хочу туда! – зашептала она. – Не хочу, не хочу… За что?..
Он непроизвольно наклонился и глянул так же, как она, вверх, вдоль ступеней, ожидая усмотреть причину, по которой она пришла в такой ужас. Не увидел ровным счетом ничего. Вот только наклонные столбы с шаром на верхушке… И вовсе это не столбы были, а изваянные из одного громадного утеса руки, скорбно сложившиеся в жесте отчаяния и прощания.
А может, мольбы…
– Да мы туда и не пойдем, милая, – успокаивающим тоном проговорил он. Уж если нас где и будут искать, то именно там. Все перевернут. Уйдет на то дня три, не менее. А мы тем временем еще далее на рассвет подадимся да вверх, так и до Огневой Пади быстренько доберемся. Там в скалах надручейных столько нор пустых – видимо-невидимо. Хрен нас разыщут! Она поглядела на него недоверчиво и все еще – как на чужого. Не узнавала она его, что ли? Вот Шелуду, так признала по одному голосу. В удивлении его не было ни тени ревности, как и в обращении «милая» – никакой сердечности. Перед ним была совсем не та Мади, умница-недотрога, которой он нес целый ворох диковинных и завлекательных рассказов о дальних землях и становищах; и не та Мади-глупышка, которая так старательно и настойчиво совращала его, кобеля длинноногого… Сейчас это просто была Та-которую-он-должен-спасти. И только.
– Слышь-ка, – взыграло в нем врожденное любопытство, – а что это вы с Шелудой не поделили?
Она снова изумленно расширила глаза – да уж, нашел время расспрашивать! Но покорно ответила:
– Господин мой Иофф, когда выученика подбирал, особо оговаривал, чтобы не токмо ликом был пригож, но и голосом неизбывно нежен и на сторону неглядущ. Ему такого и сделали.
Вот оно что! Сделали. Теперь понятно, отчего этот жирненький скопчик глядел на Мади-красавицу, точно змей подколодный.
– Ладно, – сказал он, снова беря горбаня за гривку. – Сейчас вдоль стены двинемся, в обход двоерученского холма. Ежели на пещерку неприметную набредем – отдохнем малость.
– Попить бы…
Он достал из-за пазухи нагревшуюся от его тела флягу, подал ей. Она пила бережливо, точно отсчитывая глоточки. Протянула ему наполовину опорожненную посудину.
– Ведь и ты притомился, господин мой!
Ну наконец-то! И его заметила.
– Двинулись! – проворчал он, направляясь в обход становища. Теперь если круто взять вверх, а горбань потянет, свеженький еще, – то совсем скоро и до ручья доберутся.
Он в одни глоток осушил остатнее. После двухдневной попойки, когда, окромя хмельного, ничего в рот не брал (да кажется, было что-то кисленькое на опохмелочку), чистая вода показалась слаще меда. А может, это в Жженовке источник такой несравненный?..
Зря он про пьянь свою вспоминал. Захмелел по памяти или с усталости повело вбок. Да и Мадинька на шее горбанюшки лежала, заснула тотчас же, бедолага. Только руки и бодрствовали – крепенько сына держали. Он разжал их, взял мальчонку, который еще и брыкаться попытался, ножонкой отпихиваться. И как это Мади его выносить сумела, такого шустрого!
А вот ему самому пошустрее бы быть… Сверху, с двоеручинских руин, донесся размеренный звон – видно, не все колокола сумели спереть! Половина баклажки жажды не утолила – пить хотелось все сильнее и сильнее… А вот и пещерка, благодать-то какая. Может, каплет там что-нибудь, бывает… И скотинку попоить… Прохладно-то как… Мы только на минуточку, милая, погоня-то другим путем идет…
Но в пещерке подгорной было сухо и знойно, и на удивление многолюдно все галдели, перекрикивая друг дружку, да ведь по-другому на пирах и не бывает; только какой же это пир – без вина? Одна жратва на столах, и вся горелая. Да и как же иначе, у Аннихитры-то Полуглавого всегда все не как у людей. Эй, может, кто под столом прячет? «Я те спрячу! – рявкнул бесноватый князь, пятипудовый селезень с мордой Хряка. – Да девку не упустите!» Но откуда на пиру девка? На пирах одни пирли порхают…
