говорю себе: «Я буду счастливой. Не сейчас. Я еще не израсходовала все топливо. Но когда-нибудь потом обязательно. Когда-нибудь я захочу этого».
То, что начал полиэтиленовый пакетик, закончил один старичок. После «Джунглей» смерть потеряла свое очарование, я стала бояться летать на самолетах, ездить в машине с нетрезвыми водителями – вдруг я не успею написать книгу своей жизни.
Но старость все равно пугала меня. Пока однажды Рита с Савой не позвали меня на фестиваль «Енисейские чтения». Сава, как внук Владлена Савельевича, который наконец-то написал что-то достойное, был почетным гостем. Фестиваль проходил в сибирской глуши, на природе. Мы жили в палатках, кормили комаров и много общались с гостями. Среди них были ученики Всполохова-Енисейского. Меня особенно впечатлил один старичок, Василий Афанасьевич. Ему было лет 70, но глаза ясно-голубого цвета искрились молодостью, любопытством. На любых литературных курсах на первом же занятии вам скажут, что сравнивать глаза с драгоценными камнями, небом и водоемами – это ужасная пошлость. Но его глаза и правда были небесными. Он так озорно смеялся, общался с нами на равных, но без стараний показаться моложе. Никакой старческой меланхолии, ворчания о молодежи, тоски по советскому прошлому.
Рассказы Василия Афанасьевича были простыми, без изящных словосочетаний и необычных сюжетов. Я бы даже назвала их обыденными. У него было несколько горьких, но строгих, без пафоса и чернухи, историй про войну в Афганистане, рассказы о детстве в алтайской деревне, исследование историй купеческих особняков сибирских городов, несколько биографических трудов, в том числе и о Владлене Савельевиче.
Василий Афанасьевич рассказывал, что писал всю жизнь, с босоногой юности. Всеми его переездами, знакомствами, путешествиями двигало желание узнавать новое и писать об этом. Но кроме пары рассказов в советских юношеских сборниках, широкой публике он не был известен. Все остальные его книги печатались в региональных издательствах, а тираж оседал в библиотеках и на полках друзей.
Мне нравилось наблюдать за Василием Афанасьевичем, когда он встречал кого-нибудь из старых знакомых – их с каждым днем прибывало все больше. В основном такие же старики-писатели: веселые, живые, бойкие, ироничные. И в один из вечеров, когда мы сидели у костра и слушали его рассказ о том, как он ухаживал за дамой в санатории прошлым летом, меня как будто обожгли сотни искр.
В носу защипало. Я подумала: «Он смог, и я тоже смогу. Быть счастливой и быть писательницей одновременно».
В тот вечер я записала в блокноте: «Я завяжу с шотами, от которых горячо только несколько секунд, которые туманят голову нереалистичными фантазиями. Я хочу пить жизнь долго, смакуя ее через трубочку, перекатывая во рту, различая мельчайшие оттенки вкусов. Лучше быть старой, но с живым взглядом, чем молодой, но потухшей».
Теперь я смотрела на людей не «вот они идут, каждый с грузом своей нереализованной мечты». Я думала: «Они идут, смеются, несмотря на несбывшиеся мечтания. Значит, до сих пор находят причины жить. Я тоже могу так». Солнце – только на большом расстоянии завораживающая звезда, греющая теплыми лучами и вызывающая вдохновение от красиво рассеянного света. А вблизи это – раскаленный шар-убийца. Я больше не буду подлетать близко к солнцу.
Отношения с мамой изменились, когда я поняла, что у нас никогда не будет хеппи-энда. Я никогда не смогу полностью принять ее ко мне холодность. А ее никогда не озарит вспышка интереса ко мне. Если между нами не было теплоты за все прошедшие 20 лет, то она никогда и не появится. Но раньше я представляла, что однажды я стану знаменитой писательницей, и тогда она будет не просто мной гордиться перед знакомыми, но и тепло обнимать при встрече, делиться будничными моментами и спрашивать о моих мелочах. Сейчас я приняла тот факт, что у нас никогда не будет иной связи. Что кровная семья не обязана быть «твоей семьей». И не требуя и не ожидая ничего от нее, общаться с ней стало намного легче.
Я заранее готовила рассказ о последних месяцах. Такой, чтобы я выглядела достойной дочерью в ее представлении. Терпеливо рассказывала ей про погоду в Петербурге и посещенные выставки. Уже потом, наедине с собой, я захлебывалась слезами от того, что она опять забыла, кем я сейчас работаю, и даже не прочитала оставленную мной полгода назад рукопись. Но ей я ничего не говорила, потому что знала – я опять невнятно объяснила ей свою работу, по старой привычке, чтобы она не поняла и у меня был повод обидеться и не приезжать к ней как можно дольше.
Я сама не напомнила ей про рукопись, даже не попыталась заинтересовать ее сюжетом. По-моему, она думала, что это какие-то рабочие статьи, а не проза. Потому что в прошлый раз она, прочитав мой рассказ, сказала: «Зачем такое грустное писать? Пиши что-нибудь про любовь, например. Или детектив, что ли». Единственный человек, который сможет любить меня на сто процентов без остатка, что бы ни случилось, – это я сама.
Утопив себя в полном одиночестве, следующей весной, год спустя после «Джунглей», я стала часто ходить на свидания. И обнаружила, что я почти всем нравлюсь. Даже парни моего возраста находят меня интересной. Строить с кем-то серьезные отношения вообще оказалось намного тяжелее, чем страдать из-за мудаков. Поначалу непросто было понять – нравится ли мне на самом деле человек или я опять очаровалась тем, что нравлюсь ему.
Было трудно распознать, что мне действительно нужно: просто внимание очередного мужчины или внимание его, конкретного человека. Что мне приятно: чьи-то объятия или то, как именно он крепко-крепко прижимает меня к себе. Интересен ли мне он или я просто заполняю свое одиночество беседами.
А потом мне было так непривычно медленно притираться к человеку, принимать его. Искренне принимать комплименты, не думая, что они сказаны только с перспективой потрахаться. Наслаждаться приятными словами, наслаждаться каждым моментом в «сейчас» без мыслей о будущем, наслаждаться сексом, зачеркнув глагол «давать».
От каждой неподходящей мне черточки или отличного мнения хотелось сбежать, сказать себе: «Нет-нет, это не мое». Но как же потом было приятно, когда и мои отталкивающие черты кто-то принимал. Значит, помимо них, во мне есть что-то: не только трогательные Бэмби-глазки и надутые губки. Во мне видят интересную личность, со мной хотят быть не для развлечения, а для самого сложного искусства в мире – строить отношения. Просто нужно не мешать другим любить меня и вообще принять, что меня можно полюбить. Нужно просто жить и делать то, что нравится. Я смогу превратить своих демонов
