I
Этот дневник попал в мои руки после смерти моей невестки, Флоры, вдовствующей леди Руиспидж, двадцать первого октября прошлого года. Она хранила кое-какие ценности в сейфе у поверенных, занимавшихся делами и Флоры, и ее батюшки.
— Я не доверяю банкам, — как-то раз сказала мне она. — Адвокаты же никуда не денутся.
Среди прочего в сейфе находилась небольшая деревянная шкатулка, обитая железом, содержимое которой охраняли два замка. Шкатулку принесли в мой дом на площади Кавендиша, чтобы вызвать специалиста по замкам, но его услуги не понадобились, поскольку ключи нашлись в ящике для письменных принадлежностей, с которым невестка не расставалась и который стоял подле ее кровати и в день ее смерти. В шкатулке обнаружилась толстая тетрадь, исписанная убористым почерком, причем рукопись была поделена на главы. На дне лежала пятифунтовая банкнота, завернутая в сложенный листок бумаги, на котором значилось имя «Мисс Карсуолл».
Как-то раз я сел в библиотеке после обеда и пролистал рукопись, то удивляясь и восхищаясь, то печалясь и возмущаясь. Время лечит не все раны, некоторые гноятся и болят еще сильнее с каждым прожитым годом.
Личность автора рукописи была очевидна для меня с самого начала. Когда мы познакомились в последние недели правления Георга III, Томас Шилд служил учителем. Он описывает нашу первую встречу во дворе церкви в Флаксерн-Парве и последнюю, когда мы столкнулись в дверях особняка Карсуоллов на Маргарет-стрит. До сих пор я представления не имел, насколько важен был тот визит, и теперь очень сожалею, что позволил себе говорить с ним столь несдержанно.
Вскоре я понял, что повествование Томаса Шилда проливает новый свет на скандал вокруг банка Уэйвенху и в частности на американский след в этом запутанном деле. Мало кто помнит, но крах банка Уэйвенху был предвестником серьезного банковского кризиса, разразившегося зимой 1825-26 гг., то есть более сорока лет назад, когда в Лондоне царили беспорядки и многие семейства разорились. Кроме того, рукопись рассказывает нам о печальных событиях, случившихся посла падения банка в Глостершире и Лондоне, хотя эти эпизоды сейчас мало кого заинтересуют.
Так уж случилось, что до сих пор ряд вопросов оставался без ответа, а некоторые и вовсе никогда не будут заданы. Неудивительно, что многое из того, что здесь написано, никогда не выносилось на суд общественности. Например, роль маленького американца замалчивалась, несмотря на то что впоследствии его достижения привлекали всеобщее внимание, — он пережил и славу, и бесчестие. Не говорилось и о значении других американцев, а именно мистера Ноака из Бостона, штат Массачусетс, и негра по имени Салютейшн Хармвелл, уроженца Верхней Канады. Да, без их участия события развернулись бы совсем иначе. Полагаю, до сих пор никто и словом не обмолвился о связи между крахом одного из лондонских банков в тысяча восемьсот девятнадцатом году и ненужным конфликтом, разразившимся несколькими годами раньше между двумя великими англоязычными державами — Великобританией и Соединенными Штатами Америки.
Другими словами, скандал вокруг банка Уэйвенху напоминал часы Бреге, которые Стивен Карсуолл любил так, как никогда не любил собственную дочь: на первый взгляд все кажется простым, но за кажущейся простотой скрывается сложный комплекс из спрятанных пружинок, шестеренок, сдержек и противовесов. Да, все организовано по разумным принципам, но это слишком тонкий и запутанный механизм, чтобы его секрет стал известен непосвященному. Часы Карсуолла лежат передо мною сейчас, когда я пишу эти строки, но их устройство и ныне остается такой же загадка, как и в тот день, когда они перешли ко мне.
Том Шилд прав, по крайней мере, в одном, как и старый греховодник Вольтер. Наш долг — уважать живых и говорить правду о мертвых.
II
Каким образом рукопись Томаса Шилда попала в руки моей невестки? Можно с уверенностью утверждать, что он не отдал бы тетрадь Флоре по собственной воле. Я осторожно расспросил слуг, но никто из них не смог пролить свет на это дело. В ее письмах и прочих бумагах нет никаких намеков. Сама она не вела дневник. Поверенные тоже ничего не знают.
В маленьком ящике для письменных принадлежностей нашлась и ее конторская книга. Всю свою жизнь невестка записывала, сколько получила и потратила, поскольку знала цену деньгам, — в этом и многом другом Флора была дочерью своего отца. В ящике письменного стола я нашел целую стопку таких же книг, начиная со времен ее обучения в Бате. Мне казалось, что, возможно, в этих записях найдется разгадка происхождения рукописи.
Думаю, я прав, хотя у меня ушло несколько часов на то, чтобы отыскать нить к разгадке. Но что мне остается делать в старости? В конце концов, это история о навязчивой идее другого старика, так почему же у меня не может быть собственной навязчивой идеи? Начиная с июля тысяча восемьсот двадцатого года в книге фиксируется ряд нерегулярных платежей, обычно не больше пяти гиней. Все они обозначены инициалами К. А. В мае двадцатого года загадочному К. А. выплачивают аж восемьдесят фунтов, после чего он получает по семь гиней каждые три месяца, так продолжается до августа того же года, после чего платежи резко прекращаются, но время от времени деньги получает некий К. Аткинс.
Разумеется, это и есть искомая связь! Я наткнулся на это имя в повествовании Шилда — Квинт Аткинс, секретарь Роуселла, который всегда недолюбливал Шилда. Имя достаточно необычное, так что можно без сомнения утверждать, что это он. Флора знала, что Роуселл являлся поверенным Шилда. И если после своего исчезновения Шилд и общался с кем-то кроме Софи, так это с Роуселлом. Аткинс и раньше выступал в роли посредника и, вероятно, сделал это снова.
У данной гипотезы имеется по крайней мере одно основание: Флора подкупила Аткинса, платила ему, как это называется у адвокатов, авансовый гонорар за крупицы сведений о Шилде и бедняжке Софи. Запись в книгах Флоры дает пищу для размышлений, и я не могу отогнать от себя мысль, что наличие у невестки рукописи Шилда связано с теми восьмьюдесятью фунтами, что она заплатила Квинту Аткинсу.
В книге за тысяча восемьсот девятнадцатый год записана ссуда в пять фунтов Томасу Шилду в январе. Позднее сумма зачеркнута и написано «долг возвращен», тем не менее Флора хранила ту пятифунтовую банкноту вместе с тетрадью Шилда.
Раньше я считал, что Флора любила лишь одного человека — Софи Франт. Я ошибался.
III
Передо мной лежит нотариально заверенная копия записи из приходской книги церкви Святой Марии в Розингтоне о крещении Томаса Рейнолдса Шилда. Странно и тревожно думать, что Шилд или кто-то из его знакомых мог быть в курсе моей жизни. Самые важные события, которые происходят с людьми нашего круга, неизбежно становятся достоянием общественности. Однако теперь, если посмотреть на ситуацию с точки зрения актуария.[43]Шилд уже скорее мертв, чем жив. Кроме того, практически все лица, связанные с делом банка Уэйвенху, уже отправились на тот свет держать ответ перед Высшим судом.
