завизжал, мелкие глазки злобно сверкнули. Это он, он стучит стражникам чуть что за лишнюю корку хлеба. Придушить бы сволочь.
— Разводи огонь, нечего скулить.
Завтра побежит жаловаться, покажет синяк, будет шамкать беззубым ртом, ныть, а потом получит подачку и вернется довольный. Будет хихикать, пока меня выводят на двор. Как же ненавижу. Ненавижу.
Снова не я.
После был полутемный зал, где играла лютня. Расстроенная и паршиво звучащая, бьющая по мозгам, плаксивая дрянь. Противная, как и девка, что перебирала струны. Тощая, с жидкими волосами и острой крысиной рожей. Такая отвратная — кусок в горло не полезет. Неужто в этой дыре помилее не нашлось? Харчи хуже некуда — собаке не подашь, еще и на уродину смотреть? Тьфу! Сшейды бы все вокруг сожрали.
Плевок угодил на земляной пол. Стол дрогнул, стоило облокотиться, огонек от лучины заплясал и чуть не погас. А еще мучительно ныли ноги в жестких сапогах.
Не мои ноги.
За столом в углу сидели двое пьяных в доску аристократов. Разряженные что фигляры на ярмарке, шумные как сороки и, верно, с карманами, полными денег. Позолоченные ублюдки. Раз уж повезло, надо бы делиться.
Виски заломило уже у меня. Зал деревенской таверны исчез в темноте. Чья-то сила потянула в сторону и швырнула в ясный яркий день, на улицу, где нестройными рядами стояли низенькие деревянные домики. Издали доносились крики чаек и шум моря.
Ноги снова болели после долгой дороги, но оставалось чуть-чуть. Впереди нужный дом. Старая скряга, что пожалела выслать денег, давно здесь прижилась. Поняла, что глаза подводят, бросила работу и приплелась в деревню. Скопила видно немало, раз собралась сидеть на старости лет сложа руки. Дура. Не могла найти мужа побогаче? Все таскалась за каким-то моряком и осталась с носом, пока тот пригрелся у богатой женушки под боком?
Рука с силой толкнула скрипучую калитку. Потом входную дверь, откинула сшейдову звенящую штору из ракушек.
Пожилая женщина с растрепанной седой косой обернулась, охнула, выронила пустую тарелку и опустилась на скамью. Глаза сразу помокрели — реветь сейчас начнет, причитать. Только заткнулась бы скорей — башка без того трещит.
— Вернулся? Слава светлым богам!
— Пожрать что есть, Лилли?
Грязный мешок с вещами повалился на пол. Пусть его. Сжечь надо. Теперь-то деньги появятся, можно новое купить. Не только ж богатым наследничкам нарядными расхаживать, а?
А Лилли — дура. Как была, так и осталась. Седая вон, а мозгов не прибавилось. Проревется, побежит богам подношение делать, потом вопросами одолеет. Откуда только берутся такие бабы — ни в молодости, ни в старости толку нет?
— Слава богам, Дамиен, слава богам, — причитала на разные лады.
Послали ж те родню! Со всех сторон бесполезная. Наследства и того не стребуешь, как помрет. Только ныть может.
— Давно вернулся-то? Ты садись-садись, сейчас что-нибудь… Ох…
Глядите-ка, забегала! И слезки стерла, и разулыбалась будто девица на выданье. Того и гляди, закончит у печи возиться, сядет напротив, голову подопрет рукой, да и станет дыру протирать. Глаза подводят — ближе придвинется, чтоб разглядеть. Вид сделает будто интересно, чего это я на руднике не сдох, а потом песню про Ларти своего заведет. Чтоб ему икалось, проклятому. И возомнила ж, что похож на него. Права была мать — какой со свихнутой бабы спрос? Было б куда идти, ноги б моей здесь не было.
Боль пронеслась от кончиков пальцев до висков. Показалось, голова разлетится на сотню осколков. Деревенский дом, свет, льющийся из окон сквозь тоненькое потрепанное кружево, заволакивало туманом.
Нет! Рано! Я хочу увидеть еще. Хочу услышать слова Лилли.
Изо всех сил постаралась уцепиться за видение, но оно ускользало, утекало быстрым потоком.
— Возвращайтесь, — позвал Реджис, и сквозь бесчувствие прорвалось холодное прикосновение к плечу. С шеи соскользнула цепочка.
Белая мгла разом исчезла, уступая место свету, прорывающемуся сквозь закрытые веки. Правая нога сильно занемела и не слушалась, когда я попыталась чуть-чуть подвинуться. Еще стоило надеть плащ — тогда бы не замерзла.
Напротив по-прежнему сидел Дамиен, уже в совершенно другой позе. Запрокинув голову назад, он тяжело дышал, тихо и болезненно постанывал. На коже выступила испарина, а руки и ноги были напряжены словно он только что извивался, стараясь освободиться.
— Держите, — дознаватель зачем-то протянул платок, и только после этого я коснулась верхней губы, которую неприятно щекотало, и увидела на пальцах кровь.
— Светлые боги…
— Такое случается даже у меня, — успокаивающе произнес Реджис. — Как себя чувствуете?
— Как будто мешки таскала.
Он и сам казался порядком уставшим. Не настолько, чтоб валиться с ног или ползти по стенке, но черты лица заострились, а под глазами пролегли заметные круги.
— Сможете встать?
Опираясь на предложенную руку, я приподнялась, но оступилась из-за ноги.
— Ох, простите. Мне, наверное, нужно на воздух.
— Помоги госпоже, — велел Реджис помощнику. От него не укрылось, как быстро я отступила, и как посмотрела сразу после видения.
Спаси Лорхана, почему такое возможно? Один человек способен перебирать воспоминания другого как старые письма в столе. Просматривать, отбрасывать в сторону, читать, сминать в комок, ворошить и оставлять в беспорядке, не заботясь о сохранности рассудка, причиняя невыносимые страдания. Я чувствовала лишь отголоски боли, но и они обжигали. Что было бы со мной? И смог бы это проделать Реджис? Конечно, он не виноват — долг службы. Дар, который он не выбирал. Но, тьма побери, как жутко.
Дамиен обмяк на стуле и поднял голову. Вращал глазами, стараясь разглядеть происходящее, потом наткнулся на меня.
— А-а-а, и ты здесь… — хрипло закашлялся.
— Вам лучше выйти, — сказал Реджис. — Лоуп, проводи.
— Слушаюсь, господин. Госпожа Ирмас, прошу.
— Значит, вы продолжите? А я?
— С вас хватит. Идите, — глаза Реджиса начали темнеть. — Поговорим позже.
— Прошу-прошу, — приговаривал помощник, почти против воли выводя из кабинета. Последним, что удалось увидеть, стало искаженное лицо Дамиена, когда Реджис развернулся к нему.
Мне показалось, видения длились всего несколько минут. Сопровождаемые далеким ощущением боли, становились то смазанными, то четкими до рези в глазах. На короткие мгновения боль стихала, но непременно возвращалась с новой силой. И вроде бы это длилось недолго. Однако, небо уже посветлело, а дома, небольшая площадь и пока редкие прохожие, выглядели неяркими в предрассветных сумерках.
— Вы, госпожа, если что нужно, скажите, — предложил лейтенант. — Воды, может?
— Нет, не хочу.
Я прислонилась к перилам и уставилась на потрескавшийся камень, которым когда-то вымостили площадь. Узкую и тесную, с непонятно каким чудом уцелевшим пустующим пьедесталом. На нем, если была статуя, то слишком давно — помню, даже в детстве видела только дурацкий круглый
