боевой и политической подготовки. Некоторые командиры-единоначальники противопоставляли боевую (строевую, тактическую, стрелковую) подготовку политической. На конференции стали известны такие факты. Командир 4-й кавдивизии Г.К. Жуков (будущий Маршал Советского Союза. – Н.Ч.) издал приказ о том, что вся работа политотдела дивизии и партбюро полков планируется штабами. А Конев Иван Степанович (будущий Маршал Советского Союза. – Н.Ч.) на совещании начсостава 2-й стрелковой дивизии сказал: «…Если настанет час испытаний, то с чем будем воевать – с винтовкой или с марксизмом?»
Это было полным голосом сказано, что стрелковая, тактическая подготовка – главное, ведущее и уравнять боевую подготовку с политической нельзя.
На партийной конференции эти выступления были подвергнуты резкой критике и связаны с именем командующего войсками И.П. Уборевича, который, видимо, готовился сказать свое мнение по этому вопросу в заключительном слове. Но сказать ему не пришлось…
На третий день партийной конференции, утром, член Военного совета А.И. Мезис объявил, что сегодня ночью арестован командующий войсками И.П. Уборевич… Это сообщение партийной конференцией было принято, как удар обухом по голове. Как-то так получилось, что резкая критика как бы послужила причиной или материалом для его ареста. Но в критике говорилось, чтобы еще выше поднять качество боевой и политической подготовки.
А день спустя после партийной конференции, меня в числе других командиров и политработников, на первое июня 1937 г. вызвали в Москву.
В машине, между Белорусским вокзалом и Кремлем, куда нас пригласили, в хронике газеты «Правда» я прочитал, что «…сегодня ночью покончил жизнь самоубийством Я.Б. Гамарник, начальник Политуправления РККА».
К тому, что мы уже знали об аресте И.П. Уборевича и то, что прочитал в газете о Гамарнике, наш вызов в Кремль мне показался зловещим». [1]
«…Меня назначают заместителем начальника политуправления белорусского военного округа, я оставляю работу комиссара 1-й танковой бригады. Вместо И.П. Уборевича назначен командующим Иван Панфилович Белов (командарм 1-го ранга. – Н.Ч.). Членом Военного совета назначен Август Иванович Мезис, начальником политуправления назначен Писманик Григорий Ефимович (дивизионный комиссар. – Н.Ч.)… Это было полное обновление после арестов в первом туре. Новое командование готовит осенние маневры и обсуждение кандидатов, выбор доверенных (лиц), встречи избирателей с кандидатами в депутаты Верховного Совета. Работы столько, что домой пришлось появляться в три-четыре часа ночи. Выдвигаемые кандидатуры часто снимались, приходилось выдвигать или просить новых, но и новые почему-то тоже были связаны с врагами. По избирательному округу в Орше вначале был выдвинут Алкснис – начальник ВВС РККА, но был снят, как враг народа. Тогда вместо него выдвинули Бокиса – начальника автобронетанковых войск армии не прошло и двух недель, как эта кандидатура опять снимается по тем же мотивам…
Аресты продолжаются. Я лично не сомневался, что органы будто бы нарушают законность: раз арестовали, значит не зря. И вот однажды на партсобрании разбирают мое персональное дело о связи с врагами народа Червяковым (председателем ЦИК БССР. – Н.Ч.) и Голодедом (председателем СНК БССР. – Н.Ч.). В мою бытность начальником политотдела 33-й стрелковой дивизии Совнарком Белоруссии за большую работу и участие частей (дивизии) в хозяйственно-политической жизни Белоруссии по коллективизации, по подготовке первых колхозных счетоводов, трактористов, шоферов, для политотдела выделили легковую машину. Кроме этого А.Г. Червяков посещал лагерь «Друть», сопровождался мною по полкам и, наконец, я был награжден ЦИК БССР.
Комиссия проверила и доложила, что это были служебные связи. Партсобрание приняло заявление Скряго Афанасия Григорьевича к сведению. После этого я еще раз убеждаюсь, что аресты вполне законны. Но однажды я задал себе вопрос – а почему все-таки органы не говорят даже командующему об аресте крупных командиров.
Как-то я оказался в кабинете И.П. Белова. В это время звонок телефона. Это был вызов из Москвы. Я сразу (это) понял, когда тов. Белов сказал:
– Здравия желаю, Семен Михайлович!
Значит, это звонил Буденный.
Из разговора с Буденным:
– Семен Михайлович, – говорит Белов, – что я могу сделать? Ведь о Сердиче (комдиве Д.Ф. Сердиче, командире 3-го кавалерийского корпуса. – Н.Ч.) мне ничего не говорят в особом отделе.
Но, подумал я, в порядке разработки, видимо, нельзя до поры, до времени говорить или информировать командующего.
В ноябре арестовали Писманика, А.И. Мезиса. Вместо них назначили Ивана Ивановича Сычева – начальника политического управления. Вскоре меня вызвали в ЦК ВКП(б), где предупредили, чтобы я готовился переехать в Харьков начпуокром. Прошел месяц, меня никто не вызывает. Числа 12 января 1938 г. инструктор политуправления Скряго А.Г. опять ставит вопрос о моей связи с врагами народа Мезисом, Булиным, Писмаником, с Архиповым (секретарь Смоленского горкома). Парторганизация объявила строгий выговор за выпивку с врагами народа. Окружная комиссия подтвердила. Я подал апелляцию в Парткомиссию ПУ РККА. Там тщательно разобрались и выговор сняли. Я продолжал работать. В 20-ю годовщину РККА я был награжден правительством медалью «ХХ лет РККА». Пошли аресты командно-политического состава среднего звена. Зная некоторых, как отличников, замечательных комсомольцев, я стал сомневаться и подумал о перегибах. В одном из занятий по марксистско-ленинской учебе инструктор Скряго вновь травит меня связями с врагами народа.
Я обратился к новому члену Военного совета Голикову (впоследствии Маршал Советского Союза, начальник Главного политического управления СА и ВМФ. – Н.Ч.):
– Товарищ член Военного совета, Вы знаете меня по гражданской войне, по Особой бригаде. Меня больше чем полгода травит инструктор Скряго. Неужели нельзя найти на него управы и создать нормальные условия работы?
– Видимо, он имеет основание, – процедил сквозь зубы Голиков» [2].
«Спустя три дня после разговора с Голиковым случилось то, что постигло раньше многих замечательных товарищей и виднейших руководителей армии, партии и советских органов.
В этот день я готовил докладную записку в Политуправление РККА о развертывании партийно-политической работы и её влиянии на личный состав частей округа. Поздно вечером записка была отпечатана. Я сидел в штабе и сверял напечатанное с рукописью. Примерно в час ночи в кабинет вошел бывший начальник особого отдела танковой бригады С.И. Гребенщиков, теперь работавший в особом отделе округа. Его позднее посещение меня не удивило – он и раньше не раз так поздно заходил по служебным делам.
– Степан Иванович, зашел ты кстати. Я только что отпечатал интересную докладную записку в Москву, где кое-что есть и для отдела.
Гребенщикова я знал не только по совместной службе в танковой бригаде, но и по семейным встречам то у него, то у меня за одним столом. Взаимоотношения были нормальными, а если и возникали споры, то по принципиальным вопросам, и по-партийному решались.
Не успел Гребенщиков перелистать записку, как в кабинет почти вбежал оперуполномоченный особого отдела округа. Не отдышавшись, докладывал:
– Товарищ начальник, все готово!
Я подумал – мало
