максимально уверенно и спокойно. Если дочь знает, как мне дорога её мама, а она знает, то должна почувствовать — раз я спокоен, для этого должна быть причина. — Рак действительно очень серьёзная болезнь. Но, в том числе из-за фильмов, многие думают о нём неверно. Понимаешь, рак бывает разным. Это не одно заболевание, их много. И он бывает на разных стадиях. Если его рано обнаружили, то шанс вылечиться очень большой.
— А у мамы как?
— У мамы начальная стадия, мама умница, что быстро обратилась к врачу. И тот тип рака, который у неё, очень распространённый, и его очень-очень хорошо умеют лечить. Понимаешь?
Дочь продолжала всхлипывать. Зазвонил телефон, и этот звук показался мне оглушительным.
Звонила Лида.
Я приложил палец к губам, показав Арине, что не нужно плакать.
— Алло.
— Вадим, Ариша у тебя? — с тревогой спросила Лида. Сердце сжалось от звука её голоса. — Я отошла по делам буквально на час, возвращаюсь — а её нет!
— Да, не переживай, всё хорошо. Ей просто стало… э-э-э… одиноко в квартире. Извини, забыли тебе сообщить. Как-то спонтанно вышло.
— Ф-фух, а то я так перепугалась, когда вернулась домой.
— Всё хорошо! Выдыхай, Лида.
— Ну ладно. Она тебе точно не помешает?
— Точно, даже не думай об этом.
Мы попрощались. И я внезапно понял, что больше всего на свете хочу сейчас быть рядом с ней. Чтобы Лида ни секунды не думала, что одна будет сражаться со свалившейся на неё болезнью. Нет, её семья будет рядом на протяжении всего пути излечения. Так же, как это было когда-то со мной.
Арина явно немного успокоилась.
— Давай я тебе кое-что покажу… Разувайся и иди в кабинет.
Чуть позже Арина застала меня листающим старый фотоальбом за моим рабочим столом.
— Ты, наверное, не помнишь эти фотографии. Я давно их показывал. Или ты их тоже для мамы фотографировала, шпионка?
Я нежно потрепал дочку по волосам, и она невнятно улыбнулась.
— Сейчас найду… Вот. Узнаёшь этого лысого мальчика?
— Н-нет…
— Это я, когда болел раком.
Глаза Арины округлились от удивления.
— Да, Ариш. Я, будучи ребёнком, заболел раком. И у меня всё было намного серьёзнее, чем у мамы. Но тем не менее я победил. А уж с маминой болезнью я разберусь тем более. Веришь?
Дочь кивнула.
— Папа у тебя упёртый баран и не любит сдаваться. Ты это знаешь отлично, да?
— Да…
— А уж как я проигрывать не люблю… Тоже знаешь, да?
— Да…
— И я не проиграю. И твоя мама справится. Видишь, этот мальчик смог победить похожую, но ещё более страшную болезнь. А значит, и твоя мама сможет. Она ведь совсем большая и сильная. Намного сильнее, чем кажется. И ей есть ради кого стараться вылечиться. Ей есть кого любить! Она безмерно любит тебя, доченька, и всё сделает, чтобы у тебя была здоровая мама.
— Она и т-тебя л-любит, — всхлипнула Аришка.
— Да. И я её люблю. И никуда больше не отпущу.
— В каком смысле?
— В таком. Иди умой личико и приведи себя в порядок. Сейчас я выведу Капитошку, и поедем.
Ариша непонимающе хлопала влажными глазами.
— Пора возвращать твою маму домой.
143
Лида
Мне всего-то нужно было сбегать в поликлинику и сдать кое-какие анализы. Я думала: вернусь быстро, Аришка даже проснуться не успеет. Предупредила её накануне, что с утра надо будет добежать до поликлиники, она кивнула и вроде бы всё поняла.
Но не зря мне показалось, что дочка насторожилась. Конечно не зря…
Меня не было дома дольше, чем я планировала, и не только из-за очереди — у медсестёр завис компьютер, и, пока всё починили, народу в очереди ещё прибавилось. В итоге, когда я вернулась, выяснилось, что Аришки в квартире нет.
Я перепугалась до полусмерти и первую минуту бегала по комнатам, надеясь, что дочь просто изощрённо пошутила и на самом деле просто залезла в какой-нибудь шкаф и спряталась там. Или в гардеробной притаилась между вешалок. Или под кровать забралась. Но увы — Арины нигде не было.
На бог знает какой по счёту проверке всех укромных мест с лихорадочными воплями: «Ариша, Ариша, где ты?!» — я наконец включила мозг. И начала рассуждать.
Первое — дверь была закрыта на верхний замок, значит, скорее всего, дочь ушла из квартиры сама, прихватив запасной ключ: она знала, где он лежит.
Второе — уйти просто так, не предупредив меня, не позвонив и не оставив записки, Аришка могла, только если её что-то потрясло до глубины души. Может, что-то случилось у Вадима? На прогулке с Капитошкой, например. Правда, непонятно: почему меня-то не предупредили?
Терзаясь от сомнений, я позвонила мужу и по нашему недолгому диалогу, точнее, по глухому, но старательно бодрящемуся голосу Вадима поняла: он всё знает. Не понимаю даже, как у меня получилось это почувствовать, что именно сработало — сердце или мозги? Так или иначе, но отрицать было бессмысленно — не сорвалась бы Аришка к папе без серьёзной причины, не разговаривал бы Вадим со мной таким… нарочито невозмутимым голосом, если бы они не узнали мою тайну.
Тайну, которую я отчаянно хотела от них скрыть, не желая волновать. Я рассказала бы потом, гораздо позже, убедившись, что беда отошла в сторону. Но не сейчас, когда всё ещё слишком неясно и зыбко.
Я расстроилась. И не только из-за того, что в ближайшие несколько месяцев доставлю родным множество неприятных часов по причине своего лечения, но и потому что отлично осознавала: Вадим не оставит это просто так. Особенно после того, как мы с Аришкой подарили ему его мечту. И приготовилась сражаться.
Прошло примерно полтора часа с момента моего телефонного разговора с мужем, и за это время я успела отмыть до блеска почти всю квартиру, на нервной почве. Вспотела, раскраснелась и накрутила саму себя до состояния сжатой пружины — чуть тронешь, выпрямится и рванёт. Завтракать не стала — слишком нервничала, и аппетита толком не было.
Когда раздался звонок в дверь, я лихорадочно тёрла давно ставший кипенно-белым унитаз. Услышав в коридоре захлёбывающуюся птичью трель, резко вздохнула — и закашлялась, впустив в лёгкие слишком много химии разом.
Глаза заслезились, и, пока шла к двери, я тёрла их пальцами, перед этим стянув перчатки, и пыталась продышаться. Вот такой я и предстала перед Вадимом, как
