«Ну, как художественный прием, имеет право на существование. Хотя мне кажется, что японский флот тогда штатных отрядов морской пехоты еще не имел — выделяли матросиков из экипажей.
Кстати, видел я того „раненого каперанга“ (теперь он контр-адмирал) Номото буквально год назад, когда ездил по приглашению к японцам посмотреть на маневры их, хе-хе, нового флота. Серьезный и, кажется, порядочный мужик, все пытается пробить идею морской пехоты и спецназа — по типу того, что создали мы. Однако, поскольку первый блин у них был комом, а мы свои наработки стараемся держать в секрете, пока неудачно. Но пробьет — инновации не остановишь. Вопросики, кстати, задавал интересные — я даже нашим контрразведчикам стукнул, чтоб возможные утечки проверили: хоть они теперь и союзники, а ухо с ихними мата-харями и прочими киже надо держать востро.»
Как результат, сохо Оми было предложено возглавить разведгруппу, с правом самостоятельного выбора достойных войти в ее состав. Оми, самурай, ветеран войн в Корее и Китае, имевший репутацию осторожного, безжалостного к врагам и внимательного к подчиненным офицера, с достоинством принял бремя чести и ответственности — первым ступить на берег и, что было бы еще более почетно, возможно, стать первым, погибшим за Императора на вражеской земле.
Спустя сорок пять минут двадцать солдат — половина из взвода Оми, половина из других взводов той же роты — уже грузились на шлюпку. Еще полутора часами позднее, когда от шестерых гребцов, выгребавших против отлива, уже валил пар, днище шлюпки заскребло дно и солдаты с тихим уханьем попрыгали в холодную воду.
До берега, казалось, было рукой подать, но дно было покрыто крупными камнями и илом. В итоге, «рукой подать» превратилось, пожалуй, не менее чем в километр, который шли, несмотря на все понукания Оми, ровно сорок минут. Несколько раз солдаты оскальзывались и падали в воду, стараясь при этом оставить над водой хотя бы свои «арисаки» — Оми, едва посмотрев на дно, приказал держать винтовки в руках. К счастью, до самого берега обошлось без вывихнутых ног.
«Да уж, место для высадки японцы, как мне рассказывали, выбрали не слишком удачно. Правда, и другие были не сильно лучше — вообще, надо признать, что, помимо тех, что устроили мы, у японцев были и серьезные объективные трудности в развертывании, которые они, большей частью, преодолевали грамотно, а то и мастерски.»
Первым выйдя на каменистый берег, Оми на секунду остановился и даже прикрыл глаза, запечатлевая важный момент своей жизни. Немедленно затем, Оми приказал большинству солдат рассыпаться среди камней, а троим лезть на ближайшую подходящую для осмотра окрестностей гору — разумеется, ею оказался Дайсан. Оми даже отдал одному из этих солдат свой шестикратный немецкий бинокль — как раз Судзуки, сообразительному и остроглазому, к которому Оми тайно благоволил — явно выделяя солдата разве что дополнительными придирками. Берег был пустынным и тихим — не считая шороха набегавших волн и крика сотен чаек, кружившихся над головами солдат.
Тихо, слишком тихо, думал Оми. Не слишком образованный, но обладающий крепким, пусть и слегка тяжеловесным, природным умом, сохо не очень-то верил газетам, представлявшим русских неуклюжими волосатыми тупицами — да и после событий на морях, показавших, что русские — по крайней мере, некоторые из них — умеют воевать, самым правым газетам пришлось слегка сбавить тон и теперь упирать скорее на кровожадность и коварность врага.
Прикрыл бы он, Оми, очевидное место высадки? Ответ был несомненен. Значит, пока не доказано обратного, для Оми русские — здесь. Тем не менее, командир дал сохо всего четыре часа на разведку: генерал Оку хотел иметь достаточно светлого времени для высадки. Почти три часа, увы, уже истекли.
Вскоре нашелся удобный проход — первые метров двести он нуждался в чистке от камней, но далее по нему, пусть и с некоторым трудом, могли проехать даже повозки и орудийные расчеты. Оми послал хейхо[104]и пятерых солдат проверить проход хотя бы на пару километров вперед, а оставшимся приказал осмотреть местность поблизости от бухты. Оми вдруг показалось, что его изучает чей-то внимательный и совсем не доброжелательный взгляд — ощущение был таким сильным, что зачесался лоб и кончик носа.
Спустя час вернувшийся хейхо доложил, что проход по видимости выводит на равнину и соединяется с дорогой. На каменистой земле хейхо в нескольких местах обнаружил следы подкованных копыт, указывавшие, что десяток всадников выезжал на берег моря — и уехал назад, бросив или потеряв по дороге догоревший самодельный факел, но и факел, и, главное, размытость следов и вода в них после ночного дождя говорили о том, что было это не позднее чем в середине прошедшей ночи. Вероятно, конный разъезд, услышавший шум ночного боя, предположил хейхо. Вероятно, согласился Оми, ни капельки в этом не убежденный. Увы, ни солдаты, лазившие среди скал, ни Судзуки, каких-либо иных следов противника не обнаружили. Сохо так никогда и не узнал, что двадцать минут назад ему почти удалось найти русских — четверо его солдат прошли в пяти метрах от того места, где затаился в зарослях шаломайника ефрейтор Горбатенко с тремя пограничниками — тот со свистом втянул воздух только тогда, когда японцы, перебросившись короткими фразами, пошли в обратном направлении и шорох их шагов затих вдали — до этого он не дышал и даже старался прямо на них не смотреть, зная на собственном опыте, что бывалый человек может почувствовать пристальный взгляд. Собственно, от Горбатенко до позиций русских орудий оставалось каких-то триста шагов — и если бы японцы не повернули, пограничники имели приказ их остановить.
Ровно через четыре часа после того, как Оми получил задачу на разведку, он дал сигнал о том, что присутствие противника обнаружено, но берег в целом чист. Затем, оставив хейхо и одного солдата на берегу, а Судзуки с еще двумя солдатами и биноклем на Дайсане, он выдвинул основную часть группы метров на пятьсот от берега и, как мог, прикрыл место высадки — Оми понимал, что противник вполне может его обойти, поэтому, помимо группы Судзуки, двое солдат были посланы на холмы в противоположную сторону. На душе у сохо было тяжело — он никак не мог забыть ощущение внимательного, царапающего взгляда на своем лице и чувствовал, что, сделав все в соответствии с приказом, он, тем не менее, совершил смертельную ошибку.
* * *
— Всё, фигуры расставлены, — выдохнул Славкин, увидев, как вслед за двумя ракетами зеленого дыма и одной — красного, японские шлюпки начали движение к берегу. Ветлицкий, наконец, перестал жевать роскошный желтовато-седой ус. Час назад он был готов поклясться, что японский офицер, командовавший охотниками, почувствовал его взгляд — тот вдруг резко повернул голову и уставился ровно в ту сторону, где был подполковник. Ветлицкий даже опустил свой бинокль и одновременно цапнул за рукав и пригнул вниз поручика — рука у подполковника была железной. Узнав в чем дело, Славкин только нервно хмыкнул — небо с утра было почти постоянно затянуто тучами, оптика не бликовала, а до японца было около двух тысяч шагов. Тем не менее, суеверный Ветлицкий остался при мнении, что он был прав.
