Книга Пагуба - Сергей Малицкий

Наверное, именно в такой позе Лук лежал в животе матери. Свернувшись в комок, подтянув колени к груди, согнув руки перед собой. Только в животе матери было тепло. Скорее всего, было тепло. Не прихватывало прохладным утренним ветерком, не тянуло сыростью от земли. Хотя какая это сырость? Еще вчера стояла духота, земля была горячей, когда уже в сумерках Лук упал в подсыхающую степную траву. Да и теперь солнце только-только показалось из-за горизонта, а левый бок уже напекло. Как тут дремать, если одному плечу горячо, второму сыро, а спине прохладно? Да еще дышит кто-то, топчется рядом, теплыми губами слюнявит ухо.

Лук открыл глаза, поймал наклонившуюся к нему лошадь за уздцы, поднялся, прижался щекой к лошадиной морде. Что и говорить, лошадки у Харавы оказались на зависть хороши. По крайней мере, та, что досталась Луку. Порой ему казалось, что она выполняет его команды до того, как он успеет их произнести. Вот и теперь, судя по мокрой морде, напилась из текущего в глубине распадка ручья и решила разбудить хозяина. С чего бы такое старание?

Лук потрепал конягу по морде, сунул в мягкие губы кусок сухой лепешки и подобрался к гребню распадка. Так и есть, по ползущему вдоль берега моря тракту тянулись подводы. После двух недель плутания по степи, во время которых Лук больше старался запутывать следы, чем приближаться к морю, он наконец уверился, что если Хантежиджа и выбрал для преследования его, то, скорее всего, потерял. Только после этого Лук подобрался к тракту, выбрал местечко, где можно было следить за дорогой, не опасаясь быть замеченным со сторожевой башни, и уже четвертый день наблюдал за ползущими в сторону Хурная подводами, арбами и пешими коробейниками. Умная гиенская лошадка неплохо чувствовала себя в распадке, удовлетворяясь подножным кормом и водой из тонкого ручья, а Лук обдумывал дальнейшие действия. Ночами он подбирался к становищам путников и прислушивался к их разговорам.

Новости, которые Лук узнал в первую же ночь, его ошеломили. На целый месяц, до самого конца лета, в Хурнае была объявлена большая морская ярмарка. И все потому, что старый иша то ли был убит, то ли умер, и Большая Тулия назначила нового ишу, которым стал не кто иной, как Квен, бывший воевода Текана, выходец из клана Паркуи — клана Чистых. Не то чтобы он был недостаточно знатен, но все прошлые иши, которые правили Теканом, все они происходили из родов ураев. Или близящаяся Пагуба, о которой уже все уши прожужжали смотрители и мытари, подвигла ураев отодвинуть от себя возможный печальный жребий? Так или иначе, но почти все ураи покинули Хурнай, спеша добраться до привычных вотчин, зато торговцы и ремесленники со всех ближних городов и деревень потянулись в розовый город, чтобы поторговать да выторговать, тем более что водяная ярмарка в Хилане обломилась на середине и закончилась ни тем ни сем. Правда, и стражников набежало в Хурнай вдвое от того, что имелось в Хилане, да и на западном холме близ города продолжала сидеть камнем страшная баба. Уже и пылью покрылась, и паутиной подернулась, а все так же возвышалась на известковой пустоши, и всякий, кто хотел посмотреть на нее, пялился на диковину с соседнего холма, а ближе подойти не решался. А новым смотрителем всего Текана стал старшина проездной башни Хурная Ашу. И никто с тех пор его не видел, и появятся ли в Хурнае, как и в других городах Текана, дробилки, никто не знал. Только говорили, что не только вновь стал являться народу водяной столб — сиун Хурная — у дома дряхлой ворожеи, но был замечен на рынке черный сиун и даже, верно, по наущению нового иши, что расположился во дворце прежнего, каменный сиун. Последнего, правда, почти не видел никто, может, и вовсе враки, что он являлся?

Вот и теперь Лук устроился на гребне распадка и обдумывал услышанное. В голове сами собой всплывали описания сиунов Хурная и Хилана. Первый был и в самом деле похож на водяной столб. Описание его было недвусмысленным — «образ прозрачный, временами человеческий, принимающий облик водяного столба, фонтана или же ледяной фигуры, а также ледяной руки». Описание сиуна Хилана ясностью не отличалось — «образ смутный, каменный или ветреный, временами человеческий, принимающий облик воздушного вихря или каменного столба, могущего рассыпаться песком и развеяться вихрем». Что касалось явления черного сиуна, как раз оно и было самым главным.

Лук нащупал на груди глинку. Что ему сказал Харава? Что эту глинку сохранила его мать? И что из-за этой черепушки случилась одна из Пагуб? Выходит, заказчица меча была знакома с его матерью? И если она передала эту глинку сыну ее бывшей владелицы, значит, могла передать и еще что-то? Какую-то весть? Может быть, весть об отце? И если черный сиун, который ей служит, появлялся в Хурнае, так и она теперь там же?

Лук вонзил пальцы в сухую землю. До Хурная от того места, где он лежал, был день пути, но ринуться туда просто так, без подготовки, он не мог. Пожалуй, что прогуляться по розовому городу было теперь задачкой потруднее, чем проникнуть в охраняемую усадьбу какого-нибудь важного арува. И все-таки что-то делать было нужно. Лук запустил руку в поясную сумку, нащупал каменный нож, вытащил лежавшие там же ярлыки. Подползая ночью к становищам, он позволял себе позаимствовать у тех путников, что побогаче, часть припасов. Нет, монеты у Лука еще имелись, и в достаточном количестве, но появляться на ближайших постоялых дворах он избегал. Впрочем, брал Лук понемногу, так, чтобы какой-нибудь обозник, заглянув в корзинку с едой, не кричал о пропаже, а лишь почесал бы затылок да отметил бы про себя, что пить следует меньше, а то, кажется, в подпитии разгорается нешуточный аппетит.

Среди добычи, которую Лук бережно поедал, не все можно было отправить в рот. Имелись и три ярлыка. Понятно, что ярлыки брались у тех торговцев, которые не направлялись в Хурнай, а возвращались из него. Более того, примеривался Лук прежде всего к тем, кто ехал дружной компанией, чтобы не оставить какого-нибудь бедолагу один на один с первым же придирчивым дозором, наказывал же беспросветных пьянчуг, которых на обратном пути из Хурная было в достатке. Так у него и оказались несколько ярлыков, среди которых странным образом затесался желтый ярлык корзинщицы из самой Кеты. Весьма удивила Лука эта покрытая лаком деревяшка, на которой было выписано имя, род и цех торговки, поскольку он снял ее с толстой шеи подпившего селянина, который храпел, свесив с высокой арбы не только руку и ногу, но и голову. В конце концов, предположив, что где-то имеется и селянка, на шее которой висит ярлык толстого селянина, Лук все-таки решился выбраться на тракт. Оставшись в одной рубахе и портах, он спрятал меч в свертке, сооруженном из собственной уже поношенной куртки, выкрасил серую лошадь охрой, добытой в том же овраге, заодно поменяв на желтый и цвет собственных волос, и уже следующим утром, ведя лошадь под уздцы, двинулся по дороге в сторону Ака. У первого же постоялого двора Лук, посматривая на безоблачное небо, оставил лошадь у коновязи и принялся бродить между торговцев, отдающих должное акскому вину, приготовленному на углях мясу, выбирая среди них тех, кто опять-таки не направлялся в Хурнай, а возвращался оттуда. В руке у Лука был мех вина, который сохранился еще от сделанного Харавой запаса, поэтому поддержать разговор с расторговавшимися путниками ничего не стоило. Молодой черноглазый парень с желтоватыми волосами, который слушал бывалых торговцев с выпученными глазами, просто не мог не вызвать симпатию. А где симпатия, там и доверие, а где доверие, там и необременительная помощь, тем более что помощь требовалась не бескорыстная, а вполне себе оплаченная полновесными медяками, пусть даже всякий раз этот самый парень уверял, что монеты у него последние.