Книга Время колоть лёд - Катерина Гордеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
ГОРДЕЕВА: Хотелось бы знать, какой процент времени, отведенного нам на нашу единственную жизнь, мы занимаемся “не своим делом”? Если посчитать суммарно время, которое ты провела – и еще проведешь – в чиновничьих кабинетах, то, может, тебе было бы правильнее оставить театр и кино и стать, допустим, министром социального развития или советником президента по правам человека?
ХАМАТОВА: Мне однажды было сделано предложение стать детским омбудсменом. И я несколько дней над этим предложением довольно серьезно раздумывала – и поняла, что не справлюсь. Я продержусь максимум часа полтора… Хорошо, два с половиной дня, неделю, но или я сдохну там, или меня вышвырнут.
Потому что чиновничий мир не соответствует ни моим понятиям о добре и зле, ни моему темпераменту, ни моим представлениям о долге, совести и элементарной порядочности. Я вынуждена была бы каждое мгновение идти на компромисс с собой, выкручивать себе руки, затыкать рот и не выдержала бы, сказала всё, что я думаю. Если бы дотерпела. Боюсь, у меня бы не хватило сил долго терпеть.
Но сейчас это уже разговор не по существу. Три года назад я подумывала о возможности работать внутри системы. А теперь – и думать не смогу: после истории с Кириллом, когда я своими глазами увидела, на что эта система способна. А я – не та личность, которая сможет систему перебороть. И точно не та, которая сможет с ней ужиться.
Раз ты задаешь мне этот вопрос, то и я тебя спрошу: уверена, ты могла бы руководить службой информации или отделом документального кино на каком-то большом государственном телеканале, ты могла бы и телеканалом руководить, я тебя знаю. Но вот мы сидим в аэропорту, ты летишь снимать фильм про Серебренникова, который еще больше отдалит тебя от возможности работать на большой государственной должности. Ты же сама этот выбор делаешь?
ГОРДЕЕВА: И да и нет. Разумеется, в первом порыве я скажу: “Нет, я бы сейчас ни за что не стала работать на федеральном телевидении. Потому что участвовать во вранье и манипуляциях, которыми гостелевидение теперь занимается, унизительно и аморально”. Но по здравом размышлении я прекрасно понимаю: когда отказываюсь я, когда отказываются все те, в чьем профессионализме я не сомневаюсь, как не сомневаюсь и в порядочности, когда мы бойкотируем эту, несомненно огромную, возможность разговаривать с людьми своей страны, какие претензии мы можем предъявить тем, кто разговаривает? Разговаривает – и внушает идеи псевдопатриотизма, озлобленности, уверенности, что весь мир против нас, а у нас в стране всё хорошо: никаких политических заключенных, проблем со здравоохранением, никаких пыток, никакой коррупции, ничего такого, о чем стоило бы говорить. Так, мелкие перегибы на местах.
Выходит, что, выбирая внутреннюю свободу, я лишаю себя возможности и права бороться за свободу в широком смысле слова. Эта дилемма – бороться с несправедливым устройством мира публично, на улицах и баррикадах, или соглашаться сотрудничать с системой и менять ее изнутри – эта дилемма в нашем поколении не решена. Точнее, мы чаще всего решаем ее так: вот – мой маленький мир, я в нем делаю что могу, чего не смогу – не сделаю, но что-то всё равно поменяю. Чем дальше, тем меньше такая стратегия работает. Однажды придется встать в полный рост и заговорить громким голосом, наплевав на договоренности и компромиссы. Наступит ли этот момент скоро? Не знаю. Но мне кажется, мы приближаемся к нему со значительным ускорением от одного прежде невозможного эпизода нашей жизни к другому, который тоже считали прежде невозможным. И это меня еще больше отдаляет от мысли, будто существует вариант пойти с системой на сближение, так или иначе в нее войти. Например, по возрасту и по статусу ты вполне могла бы получить – и принять! – приглашение возглавить крупный государственный театр…
ХАМАТОВА: Нет, ни в коем случае. Я не хочу и не буду соучаствовать в том, что сейчас происходит. А такое согласие, с моей точки зрения, означает соучастие. Мой выбор сегодня – насколько возможно, дистанцироваться от этой системы.
ГОРДЕЕВА: Значит, мы сами, сознательно, отказываемся от возможности систему менять. Мы не хотим вступать с ней в отношения более официальные, более обязательные, чем те, которые имеем, находясь в статусе, скажем так, волонтеров – временных, ситуативных попутчиков, людей, которые кричат во весь голос, когда случается какая-то очередная несправедливость. Но мы не хотим внедряться и брать на себя часть ответственности, жертвовать репутацией, пробовать изменить что-то изнутри. Мы хотим иметь возможность в любую минуту сказать: это они, а не мы. Мы тут ни при чем! Это пораженческая позиция. Ужасно горькая еще и потому, что уж у нас-то, казалось бы, были все карты на руках для того, чтобы по-настоящему изменить этот мир в лучшую сторону. Но большую часть своих точек входа мы уже миновали – возможности упущены.
ХАМАТОВА: Что ты имеешь в виду?
ГОРДЕЕВА: То, как странно распорядилось наше поколение своими возможностями. Нам было дано столько, сколько не было дано никому: прежде всего – свобода; затем – отсутствие глобальных войн и необходимость в них участвовать; мы не были вынуждены бороться за свою жизнь, нам была подарена возможность жить и каждый день видеть новое. Но из пионеров-героев мы сделались креативным классом, меньшинством, чьи идеалы и надежды не разделяет и четверть страны. Есть странное и неприятное ощущение, что мы лишние: на военных парадах, где все, включая младенцев, одеты в полевую форму, на госмитингах, где все слаженным хором орут очередную спущенную сверху невнятицу, на “прямых линиях” с президентом, где все радостно рапортуют о том, как им хорошо живется и как они готовы своими руками задушить всех врагов нашей родины, на патриотических утренниках, где поют песни про обаму-обезьяну, на заседаниях в Госдуме и так далее. Был момент, когда мы попытались говорить с большим количеством людей на своем языке, объяснить что-то про те идеалы и ценности, в которое мы верим, но ничего не вышло. И мы остались сами с собой.
ХАМАТОВА: Там, где мы остались, – огромное количество работы, свое непаханое поле, в котором ты, Катя, можешь проявить себя намного эффективней, чем в борьбе с явлениями, которые не в состоянии постичь. Ты не можешь переменить точку зрения восьмидесяти шести процентов населения и тех, кто им помогает в их точке зрения укрепиться. Но ты можешь, закрыв глаза на их взгляды, оставаться рядом и помогать.
ГОРДЕЕВА: Несовершенство мира и идеалы, исповедуемые большинством, связаны напрямую.
ХАМАТОВА: Я всё-таки считаю, что это два отдельных мира. Мы не сможем сейчас ни влезть в политику, ни удержаться в ней на каких-то руководящих должностях. Потому что, конечно, никто там не руководствуется соображениями общего блага. Но я уверена, это просто такой исторический момент: пройдет десять, двадцать, а может, и сто лет – и система лжи и коррупции сама себя пожрет. Она не имеет будущего.
ГОРДЕЕВА: Но мы не проживем с тобой сто лет. А уже сейчас, чтобы не подставлять себя, наш фонд, скажем, не участвует в конкурсе на президентские гранты, не берет у государства деньги. Потому что мы хорошо знаем, что в России бывает с людьми, которые берут государственные деньги. И как в одну минуту ты из “всероссийской святой” можешь превратиться во врага народа. То, что мы миримся с таким положением дел, и то, что мы перед ним беспомощны, я и называю поражением. Поражением нашего поколения. У нас был блестящий старт в виде Перестройки. И – бесславный конец неучастия ни в чем, ни одной внушающей доверия политической карьеры, ни одного прорыва на том поле, куда, по исторической логике, мы должны были прийти.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Время колоть лёд - Катерина Гордеева», после закрытия браузера.