С улыбкой благодарности Джон подумал о Саре, несмотря на все сложности, связанные с этой женщиной. Пятьдесят, шестьдесят, может быть, семьдесят лет? Почему бы не трактовать сомнения в свою пользу? У него впереди жизнь, потенциально приносящая удовлетворение. В особенности если учесть, что в ней будет Сара… Джон поднял голову и почувствовал запах влажного воздуха с легким привкусом горящей где-то листвы. Ветер принес плач ребенка, но вскоре все стихло, и теперь его окружало лишь молчание мертвых. Смущение исчезло, Джон подался назад, еще в большей степени принимая объятия земли; даже прохладное прикосновение влаги несло ему радость.
Наконец, с трудом, он сумел подумать о брате. Джон устал от старых обид и сейчас сосредоточился на реальности. На своем младшем брате, ради которого был готов на все. Он вспомнил гордость, разделенную с матерью и отцом, за замечательного человека, выросшего в их семье. За хорошего человека, каким стал Майкл Фиске, за его изящные недостатки и все то, что так сближало его с ними. Брата, своими действиями показавшего, что он уважает Джона и заботится о нем. И любит его. Через полдюжины футов земли, через груды цветов, через бронзовый гроб Джон ясно видел лицо брата, темный костюм, волосы, расчесанные на пробор, сложенные на груди руки, закрытые глаза. В покое. В мире. Руки, замершие слишком рано. Исключительный разум, угасший задолго до достижения своего полного потенциала…
Неожиданно Джон почувствовал, что его бьет дрожь. Двухлетняя пропасть, которую он искусственно создал между собой и братом, была ничтожна по сравнению с той, что возникла сейчас. Казалось, Билли Хокинс только что вошел в дверь и сказал, что Майк, вторая половина его детства, мертв. Вот только ему не придется опознавать тело; не придется искать и фальшиво разделять скорбь с отцом; не придется слушать, как мать называет его другим именем. Он не станет рисковать жизнью, чтобы отыскать убийц брата. Ему предстоит сделать нечто другое. Осталось самое трудное…
Джон почувствовал жар у себя в груди, но его вызвал не шрам. Эта боль не могла его убить, но оказалась несравнимо хуже того, что ему пришлось перенести после ранения двумя пулями. Все, что он в последние дни узнал о своем брате, особенно ярко высветило несправедливость их разрыва. Его разрыва. Если б он попытался, то понял бы все, когда Майк был жив. Но его брат мертв, и Джон Фиске стоял на коленях перед его могилой. Майк не вернется. Он его потерял. Джон хотел и не хотел с ним прощаться, отчаянно желая вернуть брата. Он мог бы столько всего сделать вместе с ним, в нем осталось море любви к Майку… Джон чувствовал, что его сердце разорвется, если он не сможет выпустить свою любовь на свободу.
– О Господи, – сказал Фиске и глубоко вздохнул.
Нет, он не в силах это сделать. Джон почувствовал, что тело стало его предавать, и слезы с такой силой потекли из глаз, что ему показалось, будто у него носом пошла кровь. Он начал падать, но сильная рука поддержала его; тело Фиске показалось Руфусу легким и хрупким, словно часть его осталась где-то в другом месте.
Сквозь завесу слез Джон посмотрел на Хармса, который одной рукой поддерживал его, не давая упасть. Однако его глаза оставались закрытыми, лицо было поднято к небу, а губы шевелились – он продолжал молиться.
И в этот момент Фиске позавидовал Руфусу Хармсу, человеку, потерявшему собственного брата, человеку, у которого ничего не осталось. И все же в каком-то главном смысле Руфус Хармс был самым богатым человеком на земле. Как может человек верить во что-то столь огромное? Без сомнений, без споров, без всяких условий, всем своим огромным сердцем?
Глядя на такое близкое и спокойное лицо своего нового друга, Джон подумал, как замечательно знать, что тот, кого ты любишь, находится в лучшем месте, где его навсегда будет окружать неуязвимое добро – успокаивающая мысль в тот самый момент, когда ты больше всего в ней нуждаешься… Как часто такое совпадение случается в жизни? Смерть есть радость. И начало. И жизнь в результате становится более и одновременно менее ценной.
Джон отвернулся от Руфуса, посмотрел на могилу, и перед ним возник образ бледной руки под белой простыней, сначала плывущей к нему, а потом уходящей, как птица в поисках пищи. Он еще крепче уперся коленями в землю, закрыл глаза, склонил голову, сложил руки и начал приближаться к миру с самим собой. И со своим лежавшим под землей братом. И со всем остальным, что находилось выше.
