Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
В августе – сентябре 1922 г. на пресловутых «философских пароходах» были высланы за границу более ста выдающихся русских интеллектуалов. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. практически одновременно произошел разгром едва ли не всех видов интеллигенции – инженеров (Шахтинское дело, дело Промпартии), экономистов (дело Трудовой крестьянской партии), гуманитариев (Академическое дело, дело славистов) и офицеров (операция «Весна» – репрессировано не менее 10 тыс. человек). Одновременно производились масштабные кампании по «очистке» от «социально опасных» интеллигентов Москвы, Ленинграда и других крупных городов. 7 мая 1929 г. шеф ГПУ Г. Г. Ягода инструктировал своих ближайших подручных: «Злостная агитация в Москве принимает довольно большие размеры… Необходимо ударить по всей этой публике, особенно важно сейчас, ибо здесь пройдут целый ряд кампаний: чистка сов. аппарата, выселение из домов нэпмановского элемента, лишенцев и др. …Необходимо провести широкие аресты злостных агитаторов, антисемитов, высылая их в Сибирь… Даже с семьями, особенно, если это „бывшие“ люди». Молодым людям «буржуазного» происхождения и сомнительного образа мысли был фактически закрыт доступ в советские вузы.
Антиинтеллигентские гонения продолжались вплоть до конца 1930-х, затем сломленным и «перековавшимся» остаткам «бывших» милостиво разрешили влиться в состав новой «трудовой» интеллигенции, которая без них вряд ли сумела бы создать что-нибудь путное. Например, по моим подсчетам, едва ли не 90 % ведущих советских историков – «бывшие» или их дети и внуки. Или вот еще яркий пример: автор «Брянского леса», многодесятилетний главред вполне официозного «Огонька» и видный функционер СП СССР А. В. Софронов был, как недавно выяснилось, сыном расстрелянного в 1926 г. «за связь с контрразведкой Белой армии» в Гражданскую войну юриста Северо-Кавказского военного округа В. А. Софронова, в досоветском прошлом – начальника харьковской полиции…
Естественно, за социальную реабилитацию приходилось платить социальной и идеологической мимикрией, особенно гуманитариям. Философ А. Ф. Лосев, ослепший на строительстве Беломорканала (куда он, естественно, попал не по свой воле), а позднее ставший профессором МГПИ им. В. И. Ленина, рассказывал своему секретарю В. В. Бибихину уже в 1970-х: «Я вынес весь сталинизм, с первой секунды до последней на своих плечах. Каждую лекцию начинал и кончал цитатами о Сталине. Участвовал в кружках, общественником был, агитировал. Все за Марра – и я за Марра. А потом осуждал марризм, а то не останешься профессором. Конечно, с точки зрения мировой истории что такое профессор. Но я думал, что если в концлагерь, то я буду еще меньше иметь… Вынес весь сталинизм как представитель гуманитарных наук. Это не то что физики или математики, которые цинично поплевывали». Бибихин комментирует: «В доме Лосева я видел старые тетради с хвалебными посланиями Сталину на древнегреческом языке». С. С. Дмитриев записал в дневнике 1951 г.: «До чего все же низведено у нас чувство собственного достоинства и самостоятельности в ученых людях… Покойный Михаил Петрович Погодин с его политическими письмами времен Крымской войны просто представляется каким-то античным героем, трибуном. Что уж вспоминать о Чернышевском. Такие смельчаки вывелись навсегда при нашей жизни».
Прежде гордая, вольнолюбивая русская интеллигенция превратилась просто в одну из групп государственных служащих. Сам фундамент ее старорежимной автономии был разрушен – в СССР с начала 1930-х не осталось никаких частных периодических изданий и издательств. Тем не менее после хрущевской оттепели у интеллигенции появилась некая свобода для маневра. Разумеется, быть последовательным оппозиционером и в то же время сохранять блага, получаемые от государства, было невозможно. Лишиться последних и обречь себя на жизнь социального изгоя решались немногие. Но просто работать обслугой непопулярного режима стало уже не престижно. Поэтому советские интеллигенты, желавшие и невинность соблюсти и капитал приобрести, в меру своих творческих способностей и моральных свойств, пытались балансировать между диссидентством и официозом, превратив это увлекательное занятие в настоящее искусство. Некоторые его виртуозы достигали уровня так называемых «придворных диссидентов», совмещавших репутацию крамольных вольнодумцев и личные контакты с руководством советской политической полиции. Титанические фигуры Е. А. Евтушенко, Ю. П. Любимова, И. С. Глазунова – ярчайшее олицетворение этого поразительного явления.
Еще более жестокому погрому поверглась церковь. Коммунистический режим за годы своего правления уничтожил около 200 тыс. священнослужителей. К 1939 г. были закрыты все монастыри; из 37 тыс. действовавших в 1930 г. приходских храмов официально действовали только 8032 (на самом деле гораздо меньше, ибо при многих из них не было священников), например, на всю Тамбовскую епархию – 2 из 110; из 163 епископов продолжали служить только четверо. Атмосферу того времени замечательно передает текст Д. Д. Шостаковича в книге «Знатные люди Страны Советов о религии» (1939): «К созданию антирелигиозной оперы следует отнестись очень серьезно. Тут не отделаешься шуточками и смешками по адресу церковников. Нам нужно могучими средствами музыкального искусства, очень понятного массам, раскрыть невежество и мракобесие людей церкви, контрреволюционное нутро многих из них, их подрывную работу по заданию врагов народа из иностранных разведок». Тем более потрясает мужество тех верующих, которые пытались сопротивляться насильственной дехристианизации. Например, в спецсообщении НКВД от 13 октября 1938 г. говорится о том, как жители села Черная Заводь Ярославской области числом 300–400 человек помешали снятию колоколов в своем храме, притом что даже местный батюшка призывал их «пойти навстречу государству и добровольно сдать колокола».
Во время войны Сталин пошел на уступки церкви и даже восстановил патриаршество, но уже после марта 1948 г. в стране не было открыто ни одного нового православного прихода, а многие старые закрылись. При Хрущеве развернулась новая волна гонений – число церквей сократилось с 13 430 до 7560, по религиозным мотивам были осуждены 1234 человека.
Отношения между атеистическим государством и Московской патриархией стабилизировались только к середине 1960-х гг. – по словам одного из сотрудников Совета по делам религий при Совете министров СССР, с тех пор возможно говорить о неком «„возрождении“ системы дореволюционного обер-прокурорства: ни один мало-мальски важный вопрос деятельности религиозных организаций не мог быть решен без участия Совета по делам религий. Но одновременно сам Совет действовал в тех рамках, какие определяли ему высшие партийные и государственные органы». Следует, однако, отметить, что если обер-прокуроры, при всех оговорках, ставили своей целью распространение православия, то Совет по делам религий решал задачу прямо противоположную. Уровень христианизации России, и до 1917-го года не слишком высокий, понижался с каждым новым поколением, воспитанным при советской власти. «Религиозное возрождение» конца 1960-х – начала 1970-х коснулось почти исключительно интеллигенции.
Большевики серьезно опасались социальной самоорганизации крестьянства – сводки ОГПУ 1926–1928 гг. переполнены тревожными сообщениями об «агитации за кресть янские союзы» в самых разных сельских районах страны: «Крестьянский союз является наиболее распространенным и наиболее популярным лозунгом антисоветской агитации и встречает отклик почти во всех слоях деревни». «Крестьяне, поощряемые кулаками… могут потребовать от нас свободу организации „крестьянского союза“… Но тогда нам пришлось бы объявить свободу политических партий и заложить основы для буржуазной демократии», – рисовал пугающую для ВКП(б) перспективу Сталин на партийном пленуме 1928 г. Движение это было задавлено в самом зародыше. Коллективизация уничтожила или распылила крестьянскую элиту – так называемых кулаков, именно они и члены их семей составили большинство из почти миллиона погибших (в том числе 20 тыс. расстрелянных по приговорам трибунала ОГПУ) и 2,5 млн высланных. Увы, нельзя не признать, что часть крестьян с энтузиазмом поучаствовала в расправах над своими односельчанами и в разграблении их домов. Типичная картинка того времени: «Кулаков раскулачили стихийно, имущество все до нитки растащили колхозники…» (село Черемшанка Каменского округа, Сибирь). Способности ссыльных «кулаков» были успешно эксплуатированы «народной властью». «В сущности, новая Россия создается в значительной части, по-моему, не ком[м]унистами (…), но в смысле бытовом „спец“ ссыльными. Интересная форма использования „рабского“ труда свободных людей», – записал в дневнике 1938 г. В. И. Вернадский. По данным В. Н. Земскова, на 1 января 1953 г. в СССР числилось 2 753 356 спецпоселенцев.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
