Она сделала паузу и заключила:
— Хорошо, дорогой мой, не буду тебя дольше задерживать. Я ведь просто звонила, чтобы справиться, как ты там, — вот и все. Старые друзья не должны надолго исчезать из нашей жизни. Робин просит передать тебе свои наилучшие пожелания. До свидания, любовь моя. До встречи.
И Ванесса повесила трубку с таким выражением блаженства на лице, какого Робин не видел у нее уже много месяцев.
— Знаешь, — обратилась она к мужу, — пожалуй, я все-таки выпью немного вина.
— Ну как, тебе получше теперь? — с усмешкой спросил Робин.
— Конечно, милый, ты же меня хорошо знаешь!
* * *
Та боль, которую испытал Рэм, когда, оставив Дэзи истекающей кровью на ее постели, бежал тайком из «Ла Марэ», была столь чудовищной и столь неотступной, что он прятал ее в самых глубоких тайниках своей души, там, где боль эту не смог бы обнаружить никто. Никто, кроме него самого. Для всех остальных он оставался все тем же вполне нормальным и уравновешенным человеком с безупречными манерами. Он должен был существовать в мире без Дэзи. Ему приходилось смириться с этим, подавив свою боль. Она не принадлежала ему, однако не принадлежала и никому другому — в этом заключалось его единственное утешение. Правда, в безумном сознании Рэма она всегда оставалась его, и только его. Она продолжала жить в его мозгу, в клетке, созданной его безнадежным, бесконечным, страстным стремлением обладать ею, стремлением и самому вырваться из железных прутьев, но у него не было ни воли, ни желания, ни сил. В клетке всегда находились лишь два образа — Дэзи и он сам, запертые там навеки. Да, пребывая в его клетке, она не смотрела на него, но равным образом не смотрела и ни на кого другого. Еще бы, посмела бы она это сделать! В конце концов, Дэзи была его собственностью — и ничьей больше.
Рэм не ревновал ее, нет. Не ревновал, потому что, в сущности, не к кому было. На горизонте ни разу не возникало никакой реальной угрозы. Он не видел тени третьего в клетке, где существовали только она и он, а вернее, он и его фантазии.
И вот всего несколькими словами, несколькими вскользь брошенными фразами, выбранными, как всегда, с безошибочным инстинктом, Ванесса сломала железные прутья клетки, вызвав в душе Рэма обреченность и ощущение собственного бессилия. Он уже не мог теперь сопротивляться своей боли, скрываться от нее и скрывать от других. В сердце Рэма проснулся страшный зверь — ревность. Этот зверь рвал его душу своими острыми когтями. Казалось, зверь этот жил в его сердце миллионы лет и теперь, проснувшись, сразу обрушил на него всю зрелую силу испепеляющей, разъедающей душу ярости.
Рэм быстро оделся и уже через полчаса после звонка Ванессы был в гараже при конюшне, где стоял его «Ягуар».
Он всегда был в курсе того, где находилась Даниэль. В дирекции школы привыкли к его телефонным звонкам: он звонил, чтобы справиться, продолжает ли Дэзи оплачивать пребывание сестры в специальном учебном заведении. Годами ждал он того дня, того неизбежного дня, когда она окажется не в состоянии помогать Даниэль и вынуждена будет обратиться к нему за помощью.
Через двадцать минут Рэм был уже за чертой города, и его «Ягуар» несся теперь в направлении школы Королевы Анны в пригороде Лондона. Он ехал так, словно знал маршрут как свои пять пальцев. На самом деле он проехал по нему много-много лет тому назад, но все эти годы дорога в школу, запечатленная в его мозгу, оставалась перед его глазами, и ему не надо было никакой карты, чтобы добраться до цели.
24
— О боже! Нет!..
Кэндис Блюм, не выдержав, закричала. Сидевшая рядом Дженни немедленно повернулась к своей начальнице. Лицо той приобрело мертвенно-белый цвет. На ее столе лежал рекламный номер «Пипл», только что доставленный посыльным, — этот журнал появится на прилавках всех киосков Америки ровно через двадцать четыре часа. Дженни подбежала к столу Кэндис почти в ужасе: наверняка произошло непоправимое, и они заменили обложку!.. Кэндис боялась этого все последние месяцы. Она всегда повторяла, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но нет, вот она — Дэзи на обложке… и все прекрасно… Очевидно, Дэнил сработал наилучшим образом, и выходка Дэзи только раззадорила его. Фото потрясающее! Сбоку обложки красная строка кричала: «Княжна Дэзи: тайная история дочери Франчески Вернон и князя Стаха Валенского».
Руки Дженни дрожали, пока она искала страницу, где начиналась статья.
— Страница тридцать четвертая, — выдохнула Кэндис.
Дженни в конце концов нашла двойной разворот, предварявшийся строчкой на обложке номера. Вся правая половина разворота была занята одной большой черно-белой фотографией. Дженни уставилась на нее, затем прочла подпись и снова перевела взгляд на фото. Весь мир, казалось, сжался до размеров этой страницы, этой фотографии, этих двух женских портретов. Две девушки со светлыми волосами и черными глазами, две девушки, стоявшие в обнимку перед камерой, улыбающиеся и такие похожие. Невероятно похожие! Обеим, казалось, года по двадцать три.
Подпись под фотографией гласила: «Княжна Дэзи во время недавнего посещения своей сестры-близнеца Даниэль, находящейся в доме для умственно отсталых детей, куда ее упрятали в шестилетнем возрасте».
Обе женщины, замерев от ужаса, смотрели друг на друга, не в состоянии произнести ни слова, силясь понять то, чего не могло быть, но что было у них перед глазами.
Наконец слабым голосом Кэндис все же выговорила:
— Она… она немного ниже.
— Глаза… у нее те же самые глаза… но выражение… выражение глаз… оно не такое… в нем что-то расплывчатое… — спотыкаясь на каждом слове, произнесла Дженни.
В том состоянии шока, в каком она пребывала, она не могла охватить всей картины и ухватывала лишь детали.
— А волосы… они доходят только до плеч… и потом, они как будто не такие блестящие… но вот растут, мне кажется… растут точно, как у Дэзи.
Голос Кэндис звучал так, словно она говорила из соседней комнаты.
— Черты лица, — продолжала Дженни, — отличаются, но, правда, не настолько, чтобы не увидеть сходства. Просто они… не совсем… в общем, не совсем такие ясные… не такие тонкие. Она выглядит, ну, я бы сказала, моложе и… у меня такое ощущение, что она не обладает чувством юмора. Но это, безусловно, то же самое лицо… лицо Дэзи.
— Нет! — почти выкрикнула Кэндис. — Не то же самое! Разве ты захотела бы взглянуть на это лицо еще раз?!
— Да, вы правы, — в ужасе согласилась Дженни. — Не захотела бы, верно. Боже, вы только взгляните на ту, другую, фотографию! — И она показала на репродукцию обложки «Лайф» двадцатипятилетней давности. Пальцы ее руки заметно дрожал и.
С фотографии с обложки журнала на них смотрели Стах и Франческа, а рядом смеющийся младенец. Запинаясь, Дженни вслух прочла подпись под снимком: «Когда князь и княгиня Валенские позировали для фото на обложке „Лайф“, никто не знал, что у них родился и другой ребенок. Ребенок, которого они поспешили спрятать от всего мира».
