И снова я не узнавала Николая Николаевича… На этот раз все кончилось не так быстро, как в прошлый раз, но все же быстрее, чем обычно. А ведь это был второй заход подряд. И на меня снова подействовало его возбуждение.
Потом мы попробовали начать с этого, но оба остались недовольными, хоть и вполне удовлетворенными… Этот способ был слишком скор…
Мы много экспериментировали. Кончилось это тем, что пришлось передвинуть наш ужин на перерыв между любовными схватками. Хотя, если сказать точнее, ужин у нас стал частью нашей второй близости…
Теперь лакомства, которые приносил с собой Николай Николаевич, были большей частью пастообразны. Наскоро перекусив бутербродами и запив все это вином, мы занимались любовью как обычно… Но все это происходило как бы в предвкушении главного блюда. Эта близость была тоже как бы закуской перед горячим…
Наши сексуальные ужины были столь же изысканны и обильны, как и те, что были раньше… Николай Николаевич с огромным увлечением сервировал мое тело всевозможными яствами и деликатесами. Вскоре мы пришли к выводу, что и такие твердые предметы, как маслины, сыр, колбаса, могут хорошо держаться на моем большом теле и места для всего хватало.
Меня он кормил из той же посуды… Он снимал с меня снедь пальцем и клал прямо в рот…
Больше того — и коньяк пить Николай Николаевич приспособился из меня. В углубление моего пупка вмещалась добрая рюмка жидкости.
После того как я бывала начисто вылизана, на меня намазывался десерт. Это было или варенье, или сбитые сливки, или жидкий, почти горячий шоколад… Особенно ему удавался смешанный десерт, когда он одновременно поливал меня горячим шоколадом и распущенным, но еще холодным мороженым… Он ложился у меня между ног и ловил белые и черные струйки языком, не давая им стечь на простыню…
Но так как он таким образом не имел возможности кормить меня тем же десертом, то со временем я настояла и на своей доле. Я укладывала Николая Николаевича в постель и, полив его штуку точно таким же десертом — тем более что места там хватало — неторопливо его поедала…
Николай Николаевич относился к этому лакомству с прохладцей, хотя, по моему разумению, все должно быть наоборот…
18
Однажды, когда секс-ужин особенно удался, Николай Николаевич, пребывая в состоянии блаженного расслабления, рассказал, что в 29 гогоду, когда на левом берегу Волги был страшный голод со случаями людоедства, его пятилетняя сестренка Наташка совсем дошла. Живот от голода и от лебеды у нее сделался как у взрослой беременной бабы…
Кольку — ему тогда было двенадцать лет — со старшей семнадцатилетней сестрой Фроськой послали к свояку в соседнее село за сметаной. Родители договорились об этом раньше… Сметана нужна была для того, чтобы забеливать лебедовую похлебку для Наташки. В этом мать видела ее спасение. За обещанный горшочек сметаны мать отдала золотое, истончившееся от времени обручальное колечко…
Они отправились туда на телеге. Кучерил Николай, а Фрося сидела сбоку и прижимала к груди горшочек, укрытый листом лопуха.
И надо же так случиться, что посреди пути ей приспичило по малой нужде. Николай остановил. Не выпуская горшочка из рук (Фрося боялась оставлять сметану с Колькой), она как-то неловко перевернулась и стала слезать с телеги задом, зацепилась длинным подолом за чеку колеса, потеряла равновесие и, падая, взмахнула руками. Драгоценный горшочек глухо стукнулся о край телеги и, уже разваливаясь на три части, вылил на нее все содержимое. Сметана затекла между грудями на живот в пупок, а оставшимися осколками, которые она так и не выпустила из рук, она зачерпнула дорожной глубокой пыли.
Слезы брызнули из Фросиных глаз. Она поднесла к глазам мохнатые от пыли черепки и отбросила их, заревев в голос. Потом крикнула на онемевшего Кольку:
— Ну, что вылупился? Лижи сметану! Не пропадать же… — И расстегнула мелкие пуговки кофты…
Сама она даже палец не макнула в эту сметану — чувствовала свою вину…
Колька вылизал ее всю досуха… И грудь, и живот, и соски… Тогда-то и проснулось в нем настоящее мужское, и поднялось, и заломило до звона в ушах, и прокатилось по телу блаженной последней судорогой…
Фрося заметила его состояние, но ничего не сказала… Только сама громко задышала, вздымая опавшую от голода грудь…
Они вернулись, и свояк дал им другой горшочек сметаны. Николай ему потом отработал на покосе, хотя свояк и отказывался. Но Николай считал себя должным, и удержать его было нельзя.
Это и была его вторая тайна. Я оказалась права, чувствуя, что за нашими секс-ужинами стоит нечто большее, чем фантазия. Когда я узнала, в чем дело, то резко охладела к этим экспериментам. 1 — Но почему? — допытывался Николай Николаевич, когда я стала мягко, но настойчиво уклоняться от «сервировки».
— Давай все-таки не будем… — сказала я.
— Почему? — удивился он — Ведь нам так хорошо!
— Позабавились, и хватит… Все-таки это не совсем нормально… Так мы скоро дойдем до того, что без сметаны или варенья вообще не сможем этим заниматься…
А третью тайну Николая Николаевича мне открыл мой самый страшный враг…
19
Наши отношения постепенно превратились почти в семейные. Сперва он заезжал ко мне раз в неделю, потом два раза… Дочери своей он говорил что-то о дежурствах, спецзаданиях и прочей служебной надобности. Обычная его работа была с ненормированным рабочим днем.
Николай Николаевич все чаще и чаще сокрушался, что мы так и не знакомы с дочерью, что, может быть, у нас, несмотря на ее тяжелый характер, завязались бы хоть какие- то отношения, а там, не загадывамши наперед, можно было бы подумать и о создании семьи.
Ведь что может получиться, рассуждал он, — Жанна вырастет, выскочит замуж и уедет от него, как мать ее уехала из дома за ним… И тогда, выходит, напрасны были его ограничения себя во всем…
У меня же никто согласия на замужество и не спрашивал. Он полагал, раз я его принимаю, всегда весела и приветлива, значит, для меня естественным продолжением таких отношений должно быть замужество.
Меня, конечно, устраивали наши регулярные встречи. Но, честно говоря, я уже начала уставать от его размеров и от того, что все время приходится быть начеку, чтобы он, увлекшись, не покалечил меня. Те экзотические ощущения, которые раньше сильно возбуждали меня, начали слегка раздражать…
Может быть, люби я его посильнее, то все было бы по- другому, но из чувства благодарности настоящая любовь не произрастает. И потом, признательность — довольно скоропортящийся продукт. Со временем, вольно или невольно, закрадывается в тебя крамольная мыслишка: «Сколько же можно расплачиваться за однажды сделанное тебе добро? Уж кажется, отслужила за все!..»
Хотя, конечно, слово «отслужила» совершенно не точное в данном случае.
И потом, меня очень огорчало, что молодая веселая компания медиков как-то сама собой рассосалась. Несколько раз ребята, завалившись ко мне, по обыкновению, без предупреждения, сталкивались с Николаем Николаевичем.
