поселения на небольшой площади большой костер и толпу людей – казалось вся община собралась там. Некоторые держали в руках факелы.
Древорубы направились к ним, Филипп же с братьями встали поодаль. Люди в толпе один за другим оглядывались на них. Стоявшие за костром светились страшными ликами, будто толпа распинателей на картинах, иных скрадывал мрак. Филипп знал, что его с братьями плохо видно во тьме, но жуткое чувство под натиском этих безмолвных взглядов охватило их всех. Старший древоруб что-то рассказывал Шумиле, указывая на них. Шумило слушал спокойно, иногда что-то спрашивал, кивал, бросая на Филиппа взгляды вместе с остальными. Толпа расступилась, пропуская вернувшихся с засеки древорубов, снимавших шапки и среди них у костра показались узкие дроги, на котором лежала на спине мертвая Анютка.
Тишка резко вздохнул и тотчас Филипп понял почему – прямо за дрогами стоял Меркул и скалился в красном свете костра, глядя прямо на него.
Шумило с тремя братьями тем временем отделился от толпы и направился к Филиппу. Антон и Бес, не сговариваясь выступили чуть вперед, прикрыв Тишку.
– Что случилось? – спросил Филипп у подошедшего Шумилы.
– Кто-то удавил девку у мельницы. – Ответил он, изучающе разглядывая Завадского.
Филипп посмотрел в сторону костра, где лежало тело.
– Очень жаль. – Сказал он спокойно. – Когда?
– До полдни броднила она подле мельницы. Бабы видели ее, да таже… Вы не видали али мочно слыхали еже бо?
– Нет, – Филипп покачал головой, и братья Антон и Бес покачали головами с ним в унисон, – мы весь день работали в лесу.
– А твой отрок? Оне вроде яко сыстнились [подружились] вмале накануне. Ино да мочно еже ведает?
– Он все время был с нами и ничего не видел.
Шумило глядел Филиппу в глаза. Завадский видел только половину его лица, освещаемую костром, вторая пропадала во мраке.
– У нее есть отец и мать? – спросил Филипп.
– Она сирота.
– Понимаю, горе есть горе. Можем ли мы чем-то подсобить?
Шумило поджал губы, глянул на своих братьев и осторожно коснулся руки Филиппа, шепнув в лицо:
– Отойдем, брат.
Они отошли во тьму.
– Вонми, – начал Шумило, – я ведаю еже вы работали и непричастные к злодеянию, инда наши древорубы овые бысти с вами весь день, врать не станут, обаче…
Шумило демонстративно поглядел на толпу у главного костра и продолжил:
– Обаче люди, убо сам ведаешь, не особо доверяют чужакам, да кольми якое зло ключилося, споро жаждут они расправы над виновниками.
– К чему ты клонишь, Шумило?
– Боле не годе вам работать полма дня. Заутро, брат, затемно надобе вам уйти.
Филипп понимающе кивнул.
– Уговор наш в силе, кляч да телегу вы получите, токмо… ты сулил за сие деньги.
– Да, но ты предложил вместо этого нам поработать.
Шумило вновь пристально поглядел на Филиппа.
– Ты разве още не уразумел, брат, еже новые невзгоды – новые протори [расходы].
– Хорошо, я заплачу рубль.
Шумило приблизил к Филиппу свое лицо, заглянул пристально снизу, обдав едким запахом лука.
– Нет, брат, ты видать и впрямь не уразумел.
– Тебе нужно больше?
– Мне надобе все. Все, еже ты в своей калите таскаешь.
– Слушай, Шумило, это слишком много – за такие деньги в Урге можно купить полсотни лучших монгольских лошадей, а не пару кляч.
– Обаче мы не в Урге, Филипп, – Шумило оглянулся, как бы предлагая и Завадскому посмотреть на толпу, которая бросала на них враждебные взгляды, – и плата сия не за кляч, ты меня понимаешь?
Филипп задумчиво поглядел через его плечо, сдвинул брови. Он понял, что Шумило озвучивал не предложение, а ставил ему ультиматум.
– Хорошо.
– Во-ся ладушки, – сказал Шумило, потирая руки, – заутро разбудит вас мой брати, отведем вас к дороге, покажем путь, онамо и ударим по рукам.
***
– Еже ему надобно? – спросил Антон, когда Филипп вернулся к братьям.
– Завтра утром мы уезжаем.
– И все?
– За билет на выход придется заплатить.
– Елико?
– Всё.
– Во-то сукин сын, – зло усмехнулся Бес, – будто пес не ведает чьих рук дело сие.
– У нас мало времени, братья, завтра встаем затемно.
– Ладно, у меня на случай още три серебряных рублика в сапоге упрятано. – Сказал Антон. – Повечеряти бы, да пусто.
Есть им действительно не дали, да, впрочем, не до того всем теперь.
Легли спать в своей коморке в избе Мошкиных.
Антон с Бесом быстро уснули, а Филиппу не спалось. Он ворочался два часа, слышал, как Тишка сопел и шмыгал носом, да еще чьи-то шаги кругом избенки. Ходил явно не одиночка, а трое-четверо, за стенкой все слышалась какая-то возня и тихий говор. Филиппу стало душно, захотелось выбраться из тесноты на воздух. Он ощупью достал китайскую трубку, мешок с табаком и поднялся.
– Филипп… – Позвал во тьме жалобный, почти детский голос.
Завадский поглядел на темный приподнявшийся силуэт.
– Чего?
– Неужто ничего нельзя изменить, брат?
– Некоторые вещи надо просто пережить, Тишка. – Ответил Завадский и вышел на улицу.
Стоявшие у амбара тени, прошелестели по сухой листве и растворились во тьме. Филипп втянул носом морозный воздух, подошел к низкой околице, высек искру, раскурил трубку.
Два костра еще горели на краю поселения у реки. Кто-то завывал вдали, а кто-то кричал пьяно. Крик внезапно усилился и ворвался в уши, Филипп увидел, что из большой избы у моста две фигуры выволокли третью. В свете костра он узнал крепкую Омелфу – ту самую бабу с колотушкой, которая кормила их щами.
Тащили ее двое, одного из которых Филипп тоже узнал – валунообразный брат Шумилы Анашка.
У костра Анашка с напарником отпустили Омелфу, которая тотчас начала проклинать их и плеваться.
– Алгимей проклятый! Выблядок сучий! Да еже бо у вас уды поотсыхали, кобели сташивые!
Мужики уже ушли, а она все ругалась, грозя кому-то крепким кулаком.
– Во норов у бабы! – раздался одобрительный голос во тьме так близко, что Филипп вздрогнул.
Повернув голову, он увидел рядом с собой нагловатого старичка Антифея, который обычно будил их. Он был невысок и стоял с другой стороны околицы, сложив руки на столбике, который был ему по грудь.
– С чего это она так? – спросил Филипп,
