переживет ее. А череп… Да, ее череп.
Она всю жизнь любила пространство, широкое, пустое. Любила и боялась. Боялась и любила еще сильнее. На этой любви была построена ее жизнь. Ее странный брак с Сожженным, непонятный до конца ни ей, ни ему. Она задыхалась в себе, в своих мыслях, задыхалась от пустоты. И тогда пришел Сожженный и заполнил ее собой.
Их брак продолжается. Здесь, в беспредельной пустоте и молчании. Она стала садом, плачущим и смеющимся на ветру. Как сейчас. А он – ее молчаливым садовником. Выращивавшим сад на ее пепле.
Дул ветер, сад послушно облетал. Каждое утро он собирал листья и закапывал.
Он прислушался к шуму ветра.
Звук машины. Замер где-то возле рощицы карагачей. Хлопнула дверца.
100
Это были гости. И не гости. То есть гости, но не те.
Их было четверо, как обычно. Двое выносили из грузовичка какие-то баллоны.
С ним поздоровались. Осведомились о самочувствии.
Он молчал. Что будет на этот раз?
Он стали подсоединять к баллонам шланги.
– Сезонное опрыскивание против вредителей… – Главный, в темных очках и пятнистом камуфляже, доставал бумаги. – Вот распоряжение, все садовые участки должны быть подвергнуты…
Сожженный медленно помотал головой.
Стал читать про себя молитву.
– Ну зачем… – Очки поморщились. – Пшик-пшик – и всё.
Он отвернулся и встал на колени. Стал молиться громче, раньше это помогало.
– А сейчас не поможет, – услышал сзади. – Документ у нас посерьезнее. Вы бы хоть заглянули.
Остальные, нацепив баллоны, начали опрыскивание. Потянуло едким и кислым.
Он поднялся. Тот, в черных очках, стоял, помахивая бумагой.
Сожженный заглянул в нее. Медленно начал читать: отвык от букв… Дочитав, помотал головой. Он этого не подписывал.
– Подписывали. Пусть не кровью. По́том, спермой, слюной… какая разница? Просто палец приложили. Главное, просили ее и получили.
Нет, у них он ее не просил.
– Просили. Хотите сказать, что она просто так вас вдруг полюбила? Так, что всё бросила, и Германию, и работу… и замуж за полуинвалида. Нет, вы серьезно?
Опрыскав яблони, перешли на орешину. Кто-то принес музыку.
– И, главное, для чего вы ее себе просили? Для эксперимента. Для философского эксперимента. И не только ее. Тут… тут целый список. Вы же никого из них не любили. Только экспериментировали. Наблюдали. Анализировали. Тут всё написано, читайте.
Сожженный не стал смотреть. Бросился к орешине, пытаясь заслонить ее.
– Не мешайте работать! Мы вас предупреждали…
Те, с опрыскивателями, продолжали свое дело; лица их были почти полностью скрыты масками-респираторами. Если это можно было назвать лицами.
– Отойдите, говорю, это яды!
«Разорви мою грудь, – гремела песня, – разорви мое сердце…»
Яды или что-то другое, он стал задыхаться. Сад потемнел и покачнулся. Собрав силы, бросился в часовню, чтобы вынести оттуда крест…
Не добежав, упал в песок возле урючины.
Фигуры с опрыскивателями заканчивали. Опрыскали всё: орешину, урючину, виноградник, чинары… Астры, хризантемы. Залезли через открытое окно в дом, попшикали. Вышли, переговариваясь. «…мое сердце, насыпь туда побо-ольше перца…»
Тот, старший, всё так и стоял с документом.
– К сожалению, – подошел к Сожженному, наклонился, – мне велено этот документ сжечь. Не хочется, конечно. Но что поделать. Не в нашем хокимияте это решалось…
Сожженный лежал неподвижно. Только пошевелил головой. Стоявший осклабился.
– Что ж, я его сожгу… – обернулся к остальным и закричал: – Уходим!
Поджег бумагу и поднес ее к ветви урючины.
Та быстро загорелась.
Немного подождал, когда огонь, охватив дерево, перекинется на соседнее.
– Уходим, – повторил тише и пошел прочь.
Остальные уже сидели в грузовичке.
Сожженный продолжал лежать.
На него падали горящие ветви. Он дернулся и снова застыл. Наконец, вскочил и, сдирая с себя пылавшую куртку, побежал. Звенели стекла, горел дом.
101
Покрутившись, колеса замерли в песке.
– Приехали.
Водитель открыл дверцу и спрыгнул.
– Что?
В салоне зашевелились, стали потягиваться, выглядывать в окна.
– Снова заблудились?
– Не снова, а окончательно, – сказал Славянин. – Первый раз такое…
Люди выходили из машины. Водитель курил в стороне.
– И что теперь?
– Что-что… – Немец сделал пару приседаний. – Жить здесь будем. Как Фара… Садики разводить.
– Ну, у него хотя бы вода была…
– Кстати, сколько у нас воды?
– Первый раз такое… – повторил Славянин. – Кто-то уничтожил все метки.
– Леший.
– Ну, леший – это в лесу, а тут…
– Сейчас еще дождь, по ходу… – Кто-то поднял руку.
– Вот и водичка будет.
Грек стоял со священником; казалось, они просто разговаривали. Немец прислушался… Ладно, пусть молятся. Сел в песок, прислонился к кузову.
Водитель курил. Молодежь с заднего сиденья стояла чуть дальше.
Подул ветер.
– Чувствуете?
– Что?
– Вроде дымом потянуло…
– Да это от водителя.
– Не, ветер-то оттуда.
Люди стали принюхиваться.
– Смотри…
На горизонте поднимался дым.
– Что там может гореть?
– Едем, едем! – Священник тряс водителя за плечо. – Едем быстрее!
– Вы думаете… – подошел Славянин.
– Говорю, быстрее! – Обернувшись к остальным, крикнул: – В машину!
Звук мотора заглушил удар грома. Дождь, наконец, пошел, побежал, полетел, застучал. Песок быстро покрывался темными точками. Машина, слегка переваливаясь на барханах, ехала туда, откуда валил дым.
102
Его нашли в часовне; пожар не тронул ее. Он лежал почти голым на полу. Луч из приоткрытой двери упал на лицо.
– Жив?
Сожженный медленно кивнул.
Мужчины обнялись. Сожженный поморщился.
– Осторожно. – Немец посмотрел на Грека. – У него спина обожженная…
Сожженный слегка приподнялся:
– Мир вам…
– И тебе не кашлять, – улыбнулся Немец. – Стоп… Ты что у нас, заговорил?
Остальные стояли на пороге. Только священник протиснулся и, перекрестившись, опустился перед Сожженным. Стал осматривать ожоги.
– Простите, отец. – Немец мягко отстранил его, – это моя компетенция… А, уже смазал? Хорошо.
– Елеем, – тихо сказал Сожженный.
Голос его звучал хрипло.
– Растительным маслом, – пояснил Грек. – Из лампадки.
– Знаю. – Немец осматривал Сожженного. – Сбегай лучше… в машине у меня рюкзак, там аптечка.
– Я сейчас принесу. – Один из парней бросился наружу.
– Синий рюкзак! – крикнул Немец; снова посмотрел на Сожженного. – Хоть вспомнил меня?
Сожженный кивнул.
– Мартин… говорил, чтобы тебя Маратом называли. А ты – Янис. Я попросил, чтобы вы приехали… и вы – приехали. – Сожженный закашлялся.
– Еще дыма наглотался, – сказал Немец. – У кого ты просил?
Сожженный снова поморщился и тихо замычал.
– Мартин. – Он прикрыл глаза. – Янис… Еще бы Матвей приехал из Иерусалима…
Немец с Греком переглянулись.
– Весь сад сгорел? – приоткрыл глаза Сожженный.
– Нет, – ответил снаружи священник. – До карагачей огонь не дошел… Еще бук остался. И еще…
– Это хорошо… – Сожженный кивнул. – Хорошо, что сгорел. Значит, можно будет заново… Новый сад. Пепел… хорошее удобрение. Новый сад можно.
Сожженного снова начал душить кашель.
Вернулся парень с аптечкой; Немец занялся ею. Вскрыл ампулу. Солнце наконец вышло полностью. Народ разбрелся по сгоревшему
