Вид у Турецкого был весьма неприглядный. Воспаленные, покрасневшие глаза, растрепанные волосы спадали на лоб, наспех повязанный галстук, мятый воротничок рубашки — все говорило о бессонной ночи. Грязнов не поехал домой, остался с другом, и они почти до рассвета проговорили, пили кофе, накурились до одурения в поисках безопасных вариантов спасения Ирины и дальнейших действий.
Они догадывались, где ее могли спрятать похитители. Все сейчас, так или иначе, сходилось к Никольскому. Но от весьма недвусмысленных угроз Барона — это был, конечно, он, Саша не сомневался, — противно дрожали руки и башка переставала варить.
С этим они и прибыли к Меркулову. Тот уже ознакомился со всеми последними материалами и подтвердил самые худшие опасения Саши.
Рано утром из Дорохова, со станции, звонил Горелов, коротко рассказал о визите бандитов и заявил вполне официально, что в главаре он узнал Брагина по кличке Барон, а в картотеке нашел подтверждение, и теперь уже все сомнения отпали.
Костя позвонил Романовой и попросил о личном одолжении: послать к старику кого-нибудь из техотдела — починить ему телефонную проводку и поставить аппарат. Сегодня, к сожалению, все стало почти неразрешимой проблемой.
А затем Меркулов предложил снова вызвать Никольского для уточнения отдельных фактов, возникших во время прошлой беседы, и здесь предъявить ему постановление на проведение обыска у него в Малаховке на основании подозрений, связанных с похищением Ирины Фроловской, и ряда криминальных эпизодов, в которых так или иначе упоминалось его имя.
Отсюда же вместе с ним, но так, чтобы у него не было возможности предупредить соучастников преступления, выехать на дачу. Руководителем оперативно-следственной группы назначается Турецкий. Попросить Романову усилить группу вооруженными муровцами. И обязательно взять с собой Семена Семеновича Моисеева. Там, где дело касается сложной техники, он незаменим. Что же до ареста, то этот вопрос решится в процессе обыска.
На том и остановились.
Никольский приехал один, без охраны. Или ничего не боялся, или было уже на все наплевать. И внешне он заметно сдал по сравнению с прошлым разом, когда перед следователем предстал респектабельный, уверенный в себе бизнесмен высшего класса. Сейчас Никольский как бы приугас, движения лишились прежней четкости, потух проницательный взгляд. И вообще, он чем-то напоминал фаталиста, который окончательно решил для себя: будь что будет.
Ознакомившись с постановлением, небрежно кинул его на стол и с ожиданием взглянул на присутствующих.
— Ваше право, — негромко сказал он. — Ищите, не могу вам этого запретить. Хотите сейчас ехать? Пожалуйста. Моя машина у подъезда.
Очень не понравилась такая покорность Турецкому. Слишком спокоен был Никольский. Лицо его будто окаменело, исчезли даже живые интонации в голосе, он стал монотонным и невыразительным.
В «Волге» он сел на заднее сиденье — рядом с Турецким, Слава устроился рядом с водителем. Никольский откинул голову, закрыл глаза и не изменил позы до самого приезда на дачу. Оперативники следовали за ними в служебной «Волге» и «рафике».
Среди дачного персонала возникла растерянность. Это был уже второй обыск. Все помнили, чем закончился первый — тюрьмой для хозяина. Привели понятых, и группа немедленно приступила к работе, прочесывая каждый метр жилой площади и огромного участка. Но, как и в первый раз, обыск ничего существенного не давал, хотя длился уже добрых три часа.
Никольский сидел в кабинете за столом. Турецкий — напротив, наблюдая за тем, чтобы хозяин вдруг не выкинул какой-нибудь неожиданный фокус. Время от времени заходили Грязнов или Моисеев и негромко, для одного Саши, докладывали, что пока — пусто. Нигде никаких следов. Но они должны были быть обязательно.
Немногочисленная охрана принципиально отказывалась помогать: не знаем, не видели, не в курсе. Охранники лишь кивали на предупреждение об ответственности, но... разводили руками. Жили они в малаховском общежитии института физкультуры, на вопрос, где остальные, отвечали: на занятиях... отдыхают. Здесь сменная работа. Некоторые в Москве, в офисе, другие в отпусках, лето же...
Никольский тоже непробиваемо молчал. Лишь изредка вынужденно отвечал на те вопросы, на которые невозможно было не отвечать.
— Вы знакомы с Брагиным, имеющим кличку Барон?
— Был знаком.
Турецкий терпеливо и старательно, как первоклассник, все заносил в протокол допроса.
— Где вы познакомились?
— В тюремной камере.
— Встречались ли после выхода из тюрьмы?
— Нет.
— Почему он, похитив Фроловскую, поставил условием ее освобождения немедленное прекращение всяких дел против вас? Какие дела он имеет в виду?
— Спросите у него.
— Что вас с ним связывает? Откуда у уголовника такая странная забота о вас?
— На этот вопрос может ответить лишь он сам.
— Вам известно, что похищенная Ирина Фроловская — моя жена?
— Нет.
И так далее, все в том же духе. Никакой неприязни, только каменное спокойствие и равнодушие. А когда Саша изложил суть угроз Барона, не было никакой реакции, ни малейшего, чисто мужского сочувствия. Холодный булыжник!
Турецкий ставил вопросы иначе, но тут же упирался лбом в стену. Не собирался помогать следствию Никольский.
Ничего не дал и допрос только что вернувшегося из Москвы Кашина, начальника службы охраны «Нары». Этот просто подавленно молчал, то ли не понимая вопросов, то ли не желая отвечать ни на один из них.
Семен Семенович в буквальном смысле обнюхал и перетрогал руками все что мог в этом доме, но ничего не нашел.
Понимая безвыходность положения, Турецкий почувствовал, что вот-вот сорвется, и все силы направил лишь на то, чтобы сохранять спокойствие. Но и тянуть дальше с безрезультатным обыском становилось бессмысленно. Хотя интуитивно он ощущал, как вокруг него сгущается, концентрируется ложь, приобретая вполне материальные, давящие на виски и темя формы.
Нужно было немедленно что-то предпринять, найти кардинальное решение, взорвать эту атмосферу непроницаемого ледяного тумана. Но как?
Он поднялся, положил протокол допроса перед Никольским, застывшим в своем кресле, подобно массивному языческому богу.
Тот механически перелистал страницы, не читая, лишь ставя свои подписи, отбросил ручку и отодвинул от себя протокол — молча и отрешенно.
Турецкий позвал Грязнова и Моисеева, чтобы объявить им, что обыск закончен, для немедленного ареста Никольского он в настоящий момент не видит оснований, и поэтому можно сообщить группе, чтобы они сворачивались и заводили моторы.
— Отпускайте понятых, — закончил он.
Моисеев ушел. В кабинете остались трое — Никольский, Грязнов и Турецкий. Саша медленно и тщательно укладывал протокол в папку, будто нарочно тянул время. Никольский, явно никого не видя, смотрел прямо перед собой остановившимся взглядом. Слава переминался с ноги на ногу возле открытой двери кабинета. Далее он видел слабоосвещенный коридор и дверь, выходящую на веранду и во двор.
