Да мало ли для чего годится поросенок: отходы от стола приберет, и то польза.
Зина была одета изысканно и модно: платье и обувь сшиты по заказу. Увидев сестру в выцветшем платье, в залатанном передничке, сестра возмутилась:
— Неужели твой муж, такой большой начальник, не может поприличнее одеть свою жену? Ты же похожа на огородное чучело, а не на жену председателя улуса! Да он должен всю жизнь тебе ноги целовать… — И все в том же духе. Она иногда рисовалась перед Сергеем: вот, мол, как нужно с вами, мужчинами…
Нина потерянно, как провинившаяся школьница, слушала эти жестокие упреки. Обида на сестру довела Нину до слез:
— Какое тебе дело до наших отношений с Цереном? Если ты приехала, чтобы поносить мужа и над сестрой издеваться, поворачивай назад!
— Зачем ты так? — робко заступился за свояченицу Сергей. — Когда ты работаешь, выглядишь не лучше.
Теперь уже Зина хохотала — она так могла: мгновенно перемениться, стать доброй и даже пустить слезу.
— Прости, я — любя. Мы же с тобой остались совсем-совсем сиротами!..
— Ты что-нибудь узнала о маме и папе? — испугалась Нина.
— Нету их в живых! — запричитала Зина. — Всех погубили красные.
— Может, ты толком скажешь? — тормошила ее Нина. — Говори же, слышишь?
Зина подобрала припудренным платочком слезы с лица, принялась рассказывать.
Вчера, на ночь глядя, к ним заезжал Борис. И все рассказал. Родители благополучно добрались до Новороссийска. Ждали парохода. Бориса в это время назначили командиром полка, он со своим полком выступил на Кубань, чтобы остановить наступление красных. Родителей оставил с обозом, и их порубили красные конники.
— Борис врет! — отрезала Нина. — Не верю.
— А я готова ему верить! — отрезала сестра.
— Это невозможно, — глядя на нее с ненавистью, сказала Нина.
— Да успокойтесь вы, — вмешался Сергей.
Нина тут же представила себе, чем может обернуться для Бориса встреча с сотней Церена в каком-нибудь хотоне. Нине, несмотря на страшную обиду на брата, было очень жаль Бориса, все же родная кровь! Но не дай бог что случится с Цереном! Она не может представить себе жизни без него!
Нина, наконец, позвала гостей в дом. Выставила на стол, что могла. Сестра успокоилась, повели свои женские разговоры.
Зина хвалилась новыми нарядами, вслух подсчитывала нажитое, гордилась, что с мужем живут хорошо.
Нина слушала ее вполуха. Она знала, что сестра не любит Сергея… Вышла за него только потому, что не было другой партии, а в девках засиживаться не хотелось, да и время на дворе было такое, что лучше поскорее определиться в жизни. А сейчас она злословит по адресу Церена, выхваляется своим благополучием. Нина ловила себя на мысли, что ничуть не завидует сестре.
С этой встречи сестер прошло уже восемь лет. Нина совсем отвыкла от сестры. Но Зина оставалась последней из Жидковых.
Было о чем подумать и Церену и Нине в эту бессонную ночь.
2
Рано утром Церен собирался ехать в хотоны Довдон и Бирмис. Там он должен был принять участие в изъятии имущества у кулаков. В этих хотонах подлежали выселению шесть семей. Местные бедняки поддержали решение комиссии исполкома.
Он уже садился на коня, когда прискакал рассыльный и сообщил, что в хотоне Чоносов настоящий бунт, не дают подступиться к подворью Бергяса, чтобы описать наличный скот и инвентарь.
Церен вместе с Шорвой, начальником улусной милиции, выехали в Чоносы. Приехали туда ранним вечером. Хотон Чонос бурлил, как водоворот. Комиссию от улускома здесь возглавлял заведующий отделом народного образования, человек молодой и нерешительный. И Нарма, как председатель аймачного Совета, не мог рта раскрыть — собравшиеся сразу упрекали его в личной предвзятости. Кроме того: Бергяс провел большую подготовительную работу — преданные люди говорили о его добродетелях у каждого порога, старых должников он простил, не скупился на посулы, половину скота раздал тем, кто тянул за него руку. И эта обласканная бывшим старостой половина хотона противилась выселению Бергяса. Собравшись вместе, они шумели теперь у землянки местного Совета… Когда комиссия направилась к дому Бергяса, толпа, растянувшись во всю длину хотона, преградила ей путь. Комиссия подошла к дому, но он был окружен плотным кольцом людей, сгрудившихся у самых ворот, чтобы не пропустить приехавших из улуса в поместье Бергяса. Те, что были за забором, с крыльца выкрикивали что-то в защиту бывшего старосты, галдеж нарастал. Под градом злых слов члены комиссии стояли в растерянности, не решаясь протиснуться сквозь толпу. Но были в Чоносе и такие, что, отойдя в сторону, молча наблюдали происходящее. Этим Бергяс порядком насолил, они охотно избавились бы от недоброго главы рода, но ведь вместе с Бергясом уйдет и Сяяхля. А Сяяхлю наказывать не хотел никто.
В разгар перепалки между защитниками Бергяса и теми, кто не прощал ему обид, в хотон и въехали Церен с Шорвой.
Те, кто не собирался уберечь от справедливого возмездия Бергяса, не польстился на его посулы, расположились подальше от дома, по другую сторону проезжей дороги, отделявшей поместье старосты от кибиток бедноты.
Еще в пути Шорва высказал решение: вместе с Бергясом арестовать и крикунов, тянувших руку за мироеда. Церен предложил поступить осмотрительнее. Если не удастся накинуть узду на Бергяса сейчас, можно отложить это дело, пока не поговорит с людьми.
Церен издали увидел разделившуюся надвое толпу у дома бывшего старосты и сразу все понял. Поравнявшись с теми, кто был у дороги, он сошел с коня.
— Дорогие земляки! — обратился к выжидательно уставившимся на него однохотонцам Церен. — Я знаю: многим из вас жаль старосту. Каждый из вас приходил к Бергясу в трудную минуту и что-нибудь да получал из его рук. Пусть не даром, но получал…
— Верно говоришь, Церен! — крикнули от крыльца. Люди стали сходиться, окружая приехавших. Вскоре хотонцы сбились в одну большую кучу, впрочем придерживаясь каждый своей стороны.
— Вот вы, уважаемый Окаджи, — обратился Церен к худому, с жиденькой бородкой, гнутенькому старику, который минуту тому назад стоял у входа в дом старосты. — Разве не чувство благодарности Бергясу за две коровы, полученные в голодный год, привело вас сюда?
— О чем говорить, Церен? Ты ведь и сам все знаешь, — развел руками Окаджи Бораев.
— А разве вы, аава Окаджи, забыли, сколько лет сын и сноха ваши отрабатывали за два куска кошмы и пять отрезов на платья, которые дал к свадьбе Бергяс.
— Забыл уже! Забыл! — упрямо твердил Окаджи. — Да и время ли считаться с этим? Работа — удел бедняков… Хорошее тоже следует помнить.
— Может быть, тогда вспомните, что получили вы за выпас двухсот телков дружка Бергяса, Жидкова? — снова спросил Церен. — А ведь
