Супруга Викторена, которая благодаря урокам Лизбеты с большим искусством вела хозяйство, решила взять повара. За поваром последовала судомойка. В наше время судомойки стали необыкновенно честолюбивы, они становятся кухарками, как только выучатся заправлять соуса. Поэтому судомоек приходилось менять очень часто. В начале декабря 1845 года Селестина взяла на должность судомойки толстую нормандку из Изиньи, коренастую, с короткой талией, с толстыми, красными руками, с вульгарной физиономией, глупую, как поздравительный стишок. Она насилу согласилась расстаться с классическим коленкоровым чепцом, какие носят все девушки в Нижней Нормандии. Девица эта была полногруда, как кормилица, и ее ситцевый лиф, казалось, вот-вот лопнет. Красная, обветренная ее физиономия была как будто высечена из камня. Естественно, что никто не обратил никакого внимания на появление в доме новой судомойки, которую звали Агатой, — такие разбитные девицы не в диковинку в Париже. Прелести Агаты весьма мало привлекали повара, тем более что она была груба на язык, как и полагается бывшей служанке постоялого двора для возчиков, и потому она не только не сумела пленить своего шефа и перенять от него тонкости поварского искусства, но возбудила лишь его презрение. Повар ухаживал за Луизой, горничной графини Стейнбок. Для нормандки наступили черные дни; ее вечно куда-то посылали под разными предлогами — и как раз в то самое время, когда повар заканчивал какое-нибудь блюдо или приготовлял соус.
— Право, не везет мне здесь! — говорила она. — Надо переменить место.
Тем не менее она оставалась, хотя уже два раза просила расчета.
Однажды ночью Аделина, проснувшись от какого-то странного шума, увидела, что Гектора нет в его кровати, стоявшей рядом с ее кроватью, — они спали порознь, как и подобает старым супругам.
Аделина ждала целый час, барон не появлялся. Испугавшись, не случилось ли какое-нибудь несчастье, апоплексический удар, она прежде всего поднялась в верхний этаж, в мансарды, где спали слуги, и подошла к комнате Агаты, привлеченная ярким светом, падавшим из приотворенной двери, и шепотом двух голосов. Она застыла от ужаса, узнав голос барона, который, соблазнившись прелестями Агаты, этой грязнухи, из расчета оказавшей ему сопротивление, произнес следующие слова:
— Моей жене недолго осталось жить. Только пожелай, и ты можешь стать баронессой.
Аделина вскрикнула и, выронив свечу, убежала.
Спустя три дня баронесса, которую соборовали накануне, находилась в агонии; у ее постели собралась плачущая семья. За минуту до смерти она взяла руку мужа, тихонько пожала ее и шепнула ему на ухо:
— Друг мой, мне остается отдать тебе только мою жизнь: еще минута, ты будешь свободен и назовешь другую баронессой Юло.
И присутствующие увидели то, что случается редко: слезы выкатились из глаз умершей. Жестокость порока победила терпение ангела, у которого впервые, на пороге вечности, вырвалось единственное за всю жизнь слово упрека.
Барон Юло покинул Париж через три дня после похорон жены. Спустя одиннадцать месяцев Викторен узнал стороной, что в Изиньи первого февраля 1846 года состоялось бракосочетание барона Юло с мадмуазель Агатой Пиктар.
— Отцы могут воспрепятствовать браку своих детей, но дети не могут помешать безумным поступкам своих отцов, впавших в детство, — сказал адвокат Юло своему коллеге Попино, второму сыну бывшего министра торговли, когда у них зашел разговор об этом браке.
